Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не всякому выпадали такие приятные два дня, как бабушке Уильямс. Например, мисс Эдит Уэбстер потратила сорок восемь часов (а это были первые два дня ее отпуска!) на неприятный и бесполезный спор. Эдит любила свою мать почти так же сильно, как дочь бабушки Уильямс – свою, вот только мать Эдит была, возможно, лишь толику более эгоистична, чем бабушка, которая, на что Эдит не преминула бы указать, будь она с ней знакома, хотя бы разрешила своей дочери выйти замуж. Мать Эдит же весьма резко высказывала свою точку зрения на сей счет.
– Если ты выйдешь замуж за этого Джерри, – заявила она Эдит, как заявляла не раз и не два за последние три года, – ты бросишь свою несчастную мать на произвол судьбы, и, хоть я и уверена, что тебе нет до меня никакого дела, теперь-то я точно знаю, что тебе нет до меня никакого дела, тебе безразлично, что станет с твоей бедной несчастной матерью, и это навсегда останется на твоей совести, по крайней мере, я надеюсь, ты не забудешь, что оставила мать умирать от голода.
– Ты не умрешь от голода, – снова и снова отвечала Эдит последние три года, хотя фраза давно уже потеряла всякий смысл от того, что ее повторяли так часто. – Тетя Марта зовет тебя переехать к ней, а мы с Джерри будем давать тебе деньги.
– Тетя Марта? К чему мне жить с тетей Мартой? Ты совершенно не думаешь о том, каково мне было бы жить с тетей Мартой.
В то утро, когда бабушка Уильямс так беспечно отправилась за покупками, Эдит наконец высказала куда больше ярости, чем решалась проявить в разговоре с матерью прежде:
– Я имею право выйти замуж и завести свою собственную семью, а ты пытаешься меня остановить, и это – несправедливо.
– Ты моя дочь, – ответила ее мать, – и ты обязана мне всем: образованием, заботой и любовью, которые я давала тебе все эти годы. Я не позволю тебе бросить меня на произвол судьбы, чтобы я умерла с голоду.
Тогда Эдит схватила шляпку и убежала из дома, не дослушав материнскую тираду о неминуемой голодной смерти, и о том, как Эдит, возможно, вспомнит о ней и вернется, чтобы застать ее на смертном одре, но все равно не получит прощения.
Шагая по улице, Эдит, добрая и милая девушка, очень не любившая ссоры, твердо сказала себе, что решение должно быть принято и немедленно. Судя по всему, мать не собирается менять свое мнение, и, как бы она ни старалась ее игнорировать, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что Джерри, терпеливо ожидавший ее целых три года, начал проявлять беспокойство, замечая, что все его друзья женаты (а ведь мужчине хочется завести семью прежде, чем ему исполнится тридцать лет) и что, по его личному мнению, мать Эдит никогда не сдастся, и что пора бы им пожениться, а старушка даст свое согласие после свадьбы. Эдит думала, что на самом деле Джерри прав, если взглянуть на все беспристрастно, однако не могла набраться мужества, чтобы бросить матери вызов.
Шагая по улице (примерно в двух милях от бабушки Уильямс, которая как раз смело направлялась к другому автобусу), Эдит в своем аккуратном темно-синем пальто и красной шляпке (в отличие от бабушки, которая была одета в черное пальто и шляпку с фиалками) глубоко вздохнула и подумала: «Если бы я только знала, что мне делать; вот бы кто-нибудь или что-нибудь как-нибудь показал бы мне дорогу, решил за меня, дал бы знак».
А это, конечно же, очень опасные мысли.
Эдит добралась на автобусе до центра города почти в то же время, что и бабушка, и, по странному стечению обстоятельств, даже прошла мимо нее на улице, не заметив, и бабушка не заметила Эдит. Возможно, Эдит подумала, бросив взгляд на бабушку Уильямс: «Что за милая старушка в шляпке с цветами!» Возможно, бабушка Уильямс тоже подумала: «Что за симпатичная девушка с таким печальным взглядом!» Такое случается ежедневно. Как бы то ни было, Эдит, которая направлялась к подруге на другой конец города (ей Эдит могла излить свои несчастья и получить в ответ хотя бы сочувствие, если не помощь), села не на тот автобус. Она беспокоилась, была погружена в свои мысли, а на автобусной остановке собралось много людей, и Эдит не посмотрела на номер автобуса, когда кто-то в толпе рядом с ней громко сказал: «Этот идет на Лонг-авеню», куда Эдит, собственно, и намеревалась попасть, и она зашла в автобус, заплатила за проезд и села там, где совсем недавно сидела бабушка, а теперь лежал список подарков – предзнаменование для Эдит. Эдит взяла листок бумаги и положила в карман, думая, что сама его выронила, приняв, возможно, за пересадочный талон или за клочок конверта с адресом; она машинально положила листок в карман.
Эдит была не из тех, кто, осознав, что ошибся автобусом, тут же встает, кричит и упрекает водителя в том, что он едет не туда, и настаивает на том, чтобы выйти на первом же повороте. Она немного злилась на себя за ошибку, однако вовсе не была склонна обвинять в обмане автобусную компанию. В конце концов, ей не так уж и важно добраться до дома подруги как можно скорее. Оказавшись в неизвестном районе города, Эдит могла бы выйти на любой остановке, пообедать в первом же попавшемся ей на пути ресторане и, никуда не торопясь, поехать дальше, к подруге. Итак, на первой остановке она вышла из автобуса и встала, оглядываясь и дожидаясь, пока он с ревом не отъедет.
Тогда-то и начались события, которые могли бы показаться Эдит сном, если бы не то, как все закончилось. Ибо, стоя на остановке, она поняла, что, во-первых, находится в совершенно неизвестной ей части города, где никогда раньше не бывала, а во-вторых, что рядом нет никакой достопримечательности, даже знака, указывающего на ресторан или кафе. Иными словами, ни одного заведения, куда могла бы заглянуть приличная одинокая девушка и выяснить, где она находится, не показавшись при этом глупой. Ею овладело приятное чувство, которое приходит,