люди разошлись. Туман опускался, обволакивая серую крышу дома напротив.

— Я… я не понял! — воскликнул целитель. — Я ничего не понял…

Он стоял на коленях, отгородившись руками, и мелко дрожал.

— Ты, брат мой, не уследил… — гневно начала Хасира.

— Я? Не ты ли должна была с ней остаться?

— Здесь не место для споров. Пусть этот человек расскажет нам, что слышал!

— Ты права, — согласился Уту.

Опустившись на колено, он взял целителя за подбородок и заставил смотреть в глаза.

— Говори, — прошептал он. — Понял или нет, но ты услышал её слова. Передай их нам.

— Она… — сказал целитель, задыхаясь и указывая на меня, — она сказала, он знает, как вернуть себе силы. Просила его, чтобы сделал это. Это всё! Всё!

— Хорошо, — сказал Уту, отстраняясь, и сделал движение головой. — Пошёл прочь!

Целитель, подхватив ведро, пополз. Ведро громыхнуло, он выронил его, и, едва распрямившись, выбежал за дверь. Хасира медленно затворила её.

— Это дитя своевольно, — сказала она. — У неё столько сил… Может быть, сделать её слабее?

— Не смей! — возразил её брат, поднимаясь. — Ты выпьешь её досуха, как того стража — а ведь я просил тебя никого не трогать!

— Я говорила, это не я, — покачала головой Хасира, обвивая руками его талию. — Ты. Ты позабавишься с ней, пусть станет бледной и слабой, а я посмотрю. Я помогу её удерживать…

— Ты лжива, — сказал он, кладя ладони ей на щёки. — Ты не сможешь просто смотреть. Но мне нравится то, что ты предложила.

— Ты будешь играть без меня? Ты обещал, о брат мой, обещал позаботиться обо мне и медлишь. Я горю изнутри! Этой ночью я пойду в город.

— Нет, ты не пойдёшь. Мы уезжаем.

— Ты обещал!

— Терпи. Ещё немного, — ласково сказал он, гладя её по щекам. — Ещё немного, и всё, чего мы только хотели, сбудется.

Они стояли, соприкоснувшись лбами, и Уту спросил, не глядя на меня:

— Как долго ещё идти, Сафир? Далеко ли твой город?

— Ты знаешь моё имя, — хрипло прошептал я. — Откуда?.. Много ли в этих землях осталось тебе подобных? Однажды я проклял ваш народ…

— О, мы знаем, — с улыбкой ответил он, обернувшись ко мне. — Знаем, и тем слаще, что именно ты подаришь нам вечную жизнь. Лаана, ведь так звали ту, которую ты предал?

Даже теперь, хотя прошло столько времён, сердце моё застыло от звука этого имени — имени, которое я и наедине с собою, в собственных мыслях не называл.

— Нет, это она предала меня, — сказал я, и в голосе моём прозвучало больше обиды, чем я бы хотел показать. Больше, чем, я думал, во мне осталось. Даже теперь, спустя столько времён.

Он улыбнулся шире, показывая зубы, острые, как у зверя, и провёл по ним языком.

— Видишь? — спросил он. — У неё были только клыки. Мы другие. Мы сильнее. Ты думаешь, что проклял нас, но просчитался.

Подойдя ближе, Уту присел рядом со мной.

— Посмотри, Хасира, — сказал он. — Боль можно причинять по-разному. Нельзя трогать его тело, но сейчас я скажу ему правду. Я достану до его сердца и сделаю больнее, чем сделала ты.

Его сестра села по другую сторону и коснулась моей груди.

— Я буду слушать, — сказала она. — Пусть его сердце кричит. Начинай!

— Ты вспоминал о Лаане все эти годы? — спросил меня Уту. — Думал, она умерла? Думал, ты пережил её и никогда не увидишь?

Сердце моё дрогнуло, и дрогнула ладонь Хасиры на моей груди.

— Я знаю: она умерла, — ответил я. — Она хотела вечной жизни, но не получила её.

— От тебя не получила, — кивнул Уту. — Но ты оскорбил её, ты причинил ей такую боль, которой она не знала, и Лаана тоже дала клятву. Она поклялась, что не её народ уйдёт, а твой. Поклялась, что ты увидишь это. Поклялась, что её народ получит силу, и именно ты дашь нам эту силу. И посмотри, всё сбылось!

— Я не верю. Она не сумела бы добиться такого. Она была… всего лишь…

— Разгневанная женщина? О, но она сумела. Она вернулась к своему народу — ты знал, что бессмертия она искала не для себя одной, но для всех?

Я знал. Услышал сам, хоть слова предназначались не мне.

Я знал, где живёт её народ. Лаана запретила мне приходить, она всегда приходила сама, но однажды, утомлённый разлукой, я не сдержался.

О них слагали сказки. Младшие дети верили: в тумане у гор можно встретить юношу дивной красоты или женщину, что прекраснее всех. Они уведут за собою тайной тропой, и тот, кто ушёл, никогда не вернётся, но будет жить в покое и счастье, в любви — о, сколь многие шли за этой любовью, за счастьем!

Я не верил в сказки и не искал любви, но, влекомый любопытством, однажды бродил у гор. Я впервые увидел её тогда, мою сказку…

— Ты слушаешь? — спросил Уту. — Что ты скажешь?

— Сказки — ложь, — ответил я. — Красивая ложь, а за нею спрятаны боль, и кровь, и смерть. Над тем, кто поверил в чудо, смеются. Нашедший сокровище получит только муки.

— Что он бормочет? — сказала Хасира, пальцем касаясь моих губ. — Может быть, он выжил из ума?

— О, не тревожься, он понимает всё… Так слушай: Лаана обещала своему народу вечность, но ты предал её. Ей предстояло вернуться и сказать, что вместо вечности им досталось проклятие. Как ей было нести эту весть? Только представь, что она пережила.

— Она виновата сама, — прошептал я.

Уту лишь усмехнулся.

— Она сказала им: час близок. Был пир, и она подносила вино и позаботилась, чтобы каждый выпил. Был вечер; к рассвету все умерли в страшных мучениях — о, они умирали долго. Их жизни отданы были ей. Бродя между мёртвых и ещё живых, под их крики и стоны она извлекала детей из чрев матерей, чтобы отыскать девочку и мальчика. Так мы родились — в боли, в проклятиях, в гневе, — родились для её мести. Не мёртвые, не живые, зачарованные, мы спали и не спали, вечные дети… Ты слышал сказки о Доброй Матери?

Я покачал головой. Уту нечем было меня удивить: я знал уже, чем оборачивается добро из сказок.

— Она бродила по этим землям, примотав нас к телу, как делают женщины: я впереди, Хасира за её спиной. Лаана стала Доброй Матерью, той, что приходит к отверженным, к изгнанным, к тем, кому не на что больше надеяться. Она спасала их, и они служили ей. Так появились кочевники. Хорошее было время: каждый, кто ей присягал, поил нас кровью. Она поднимала