чтобы собрать под свои знамена больше богатырей-северян. Следующей зимой (194/93) царь снова оказался в Эфесе[1174].

В 194 г. римляне фактически оставили Грецию. После еще одного совещания греческих государств, состоявшегося в Коринфе весной того года под главенством Тита Фламинина, римские гарнизоны удалились из Деметриады, Халкиды и коринфского акрополя. Энтузиасты-филэллины в Риме теперь могли ликовать, видя, что Греция фактически и полностью свободна. Македонское господство ушло в прошлое; должны были вернуться времена Перикла. Но Риму пришлось понять (как пришлось понять и другим государствам, которым было предназначено стать империями), что процесс экспансии нельзя остановить созданием вакуума: что в таком случае государство-завоеватель должно либо взять власть в свои руки, либо смотреть, как ее отнимают другие. Фактически было абсурдом объявить, что можно затеять войну с целью помешать любой иностранной державе закрепиться в Греции и в то же самое время устраниться от защиты ее берегов. Если бы римляне в самом деле, уходя, оставили после себя единую нацию, преданную Риму, и решились при этом действовать вместе, чтобы не пустить на землю Греции любую третью державу, то это могло быть практичной, если даже не благородной, политикой: сохранить Грецию как независимое буферное государство на западной границе. Но на самом деле ревность и ненависть между различными греческими государствами остались такими же яростными, как всегда; два самых могущественных, Этолия и Спарта, были не слишком хорошо расположены к Риму: одна была бывшим союзником, который до сих пор кипел от обиды, другая – врагом, с которым только что был заключен непрочный мир. Так что этолийцы и не собирались защищать границы: они были готовы приветствовать Антиоха или своего старого врага – македонского царя – как освободителей. Когда, благодаря сомнениям Антиоха и осторожности Филиппа, за уходом римских легионов не последовало немедленного нарушения мира, этолийцы стали сеять смуту по своей собственной инициативе. Их послы подбили Филиппа и Набиса, тирана Спарты, к тому, чтобы нарушить мир: Дикеарх, брат этолийского стратега Фоанта, отправился послом к Антиоху (конец 194 г.)[1175].

Общей целью всех этих послов было создать великий антиримский союз домов Антигона и Селевка, Этолии и Набиса. Дикеарх попытался впечатлить Антиоха, рассказав ему, насколько серьезно и яростно намереваются действовать этолийцы, подробно поведав об их обидах; он восхвалял этолийскую мощь – именно они-де владеют западными вратами в Грецию, им Рим обязан своими последними триумфами. Дикеарх развернул перспективы великого союза перед глазами ослепленного царя, несколько затушевав тот факт, что этот союз пока существует только в воспаленном воображении греческих интриганов[1176].

Влияние Ганнибала при дворе Селевкидов, конечно, тоже было брошено на чашу весов. Он увидел возможность снова схватиться с ненавистным угнетателем его расы, возобновить борьбу, которая почти уже кончилась роковым образом для Рима. Рассказывают, что он начал рисовать Антиоху план кампании. Среди основных пунктов было то, что сам Ганнибал возьмет 100 военных кораблей, 10 000 пехотинцев и 1000 конников и с этими силами вторгнется в Италию, в то время как царь одновременно должен напасть на Грецию, а Карфаген при этом поднимет восстание. Полководец настаивал, что Риму нельзя нанести решающего удара, пока его основная база находится в безопасности; только когда враг захватит в свои руки ресурсы, которые дает Италия, можно будет по-настоящему поставить Рим в тяжелое положение. А кто же знает театр военных действий в Италии так же хорошо, как создатель этого плана?[1177]

Именно следуя таким (или, во всяком случае, подобным) схемам, тайный агент Ганнибала, тириец по имени Аристон, был отправлен из Эфеса в Карфаген где-то в 194 г., чтобы согласовать планы с народной фракцией, лидером которой был Ганнибал[1178]. Однако Антиох еще не довел свою решимость готовиться к войне до открытого разрыва – даже тогда, когда советы Ганнибала поддержал посол этолийцев.

Зимой 193/92 г. до н. э.[1179] Антиох был в Сирии, и теперь состоялся брак, о котором он в 196 г. до н. э. объявил римским послам в Лисимахии, – между его дочерью Клеопатрой и юным Птолемеем Эпифаном. Антиох лично проводил Клеопатру на границу. В Рафии их встретил жених, и были совершены брачные церемонии. Антиох вернулся в Антиохию, и Египет познакомился с первой из знаменитых Клеопатр. Это имя с тех пор заменило Арсиною и Беренику, как характерное имя царицы из династии Птолемеев[1180].

Весна 192 г. еще не пришла, когда Антиох собрался в Эфес. На сей раз он отправился по суше через Тавр в сопровождении Антиоха-младшего, которого, однако, практически немедленно отправили в Сирию, чтобы он, как и раньше, правил этой страной как царь. Антиох-старший, желая укрепить свой авторитет в области за Тавром и обеспечить коммуникации между Сирией и Ионией, обратился против старых врагов азиатских империй – писидийцев[1181].

Весной предыдущего (193) года посланников Антиоха выслушали в Риме[1182]. Они были среди посланников из всех областей Греции и Востока, которые стекались в Рим в тот момент, когда Тит Фламинин собирался представить в сенате ратификацию мер, которые он разработал вместе с децемвирами. Сенат сам не считал, что обладает достаточными сведениями, чтобы вступить в спор с послами царя, и поэтому препоручил Фламинину и первоначальным децемвирам выслушать послов отдельно и говорить от имени Рима.

Внешней целью посольства было возобновить дружеские связи между двором Селевкидов и республикой, которые были нарушены с переговоров в Лисимахии, когда Антиох отверг требования римлян оставить Фракию и освободить греческие города Азии. Реальной целью миссии было убедиться, насколько далеко Рим готов зайти, чтобы сохранить эти условия. Из ответа, который дал Фламиний на предложения Мениппа, было очевидно, что, в то время как к азиатским городам у Рима лишь чисто «сентиментальный» интерес, Рим серьезно озабочен тем, чтобы Антиох все-таки ушел из Фракии. Фламиний дал понять, что если Антиох оставит Фракию, то второй вопрос могут «задвинуть под ковер»: «Царь требует, чтобы не вмешивались мы вовсе, когда речь идет о городах Азии; тогда и сам он пусть не вмешивается в дела Европы». Посланник царя легко указал на логический пробел в этом аргументе: речь отнюдь не шла о проблемах одного и того же порядка. У Антиоха были притязания на Фракию, основанные как на наследственном праве, так и на тех жертвах, которые ему пришлось принести, чтобы спасти ее от варваров; у римлян таких притязаний на Азию не было. Проблема была лишь в том, что такие вопросы не решаются с помощью формальной логики. Недавно приобретенной гегемонии Рима в Греции угрожала оккупация Фракии: именно поэтому юридические рассуждения селевкидских послов были