– Нет, – покачала головой Анна, – я не пойду на Восток. И цветок мне ни к чему. И скажите ему, чтобы прекращал звать меня Амирой. И так голова кругом…

Она повернулась и пошла прочь. Расул, не понимая, растерянно посмотрел на Ива Шатрского. Тот взял из рук пленника цветок и раскрошил его рукой в перчатке.

– Ты забываешься, пленник, – прошипел он ему, – донна Анна никогда не попадет в беду. В беду попадешь ты, если будешь продолжать обращаться к ней так дерзко.

– Я лишь хотел отблагодарить ее за свое спасение, – возразил Расул.

– Ты рискуешь попасть в беду, пленник. За донной Анной следят, каждый ее шаг обсуждают. Ты лишь вредишь ей. Оставь ее в покое.

Расул оскалился; его забавляла ревность, с которой крестоносцы относились к Анне, он специально дразнил их, зная, что еще немного, и он покинет лагерь. Пришло время решительных действий.

Донна Анна, как и король, посещала больных, чтобы утешить их, но она носила повязку на лице, а король ходил, не прикрываясь, и донна не раз предупреждала его, что он может заразиться. Людовик действительно вскоре заболел, у него начался приступ дизентерии, но он, несмотря на все трудности и проблемы, сохранял спокойствие и во всем уповал на Господа.

Бедуины, которые не участвовали в военных действиях, приходили в лагерь и торговали едой, тканями, лекарствами, в качестве платы забирая то, что крестоносцы награбили в Мансуре. Цены росли с каждым днем и взлетели с наступлением Пасхи. Чтобы купить одно яйцо, приходилось платить столько, что, казалось, покупаешь три десятка. Рыцари сохли и синели, кожа покрывалась черными пятнами, десны распухали так, что люди уже ничего не могли есть, помимо цинги, рыцари страдали от дизентерии и лихорадок. В лагере только и слышались, что молитвы об умирающих. Сарацины перестали нападать на христиан, предоставляя их губительному воздействию болезней. Казалось, что сам ветер несет вместе с песком смерть…

Бедуины наживались на несчастном положении рыцарей, но среди них находились и такие, что привозили совершенно ненужные товары. Они приводили верблюдов и лошадей, но рыцари не могли купить себе коней, потому что все деньги шли на еду, а однажды один бедуин притащил с собой семерых привязанных к одной веревке детей. Они все были примерно одного возраста – лет десяти, шесть мальчиков и одна девочка, больше походившая на пацаненка.

Увидев крестоносцев, малыши бросились к ним, лепеча по-французски, умилительно протягивая грязные ручки к рыцарям. Глядя на них, король прослезился: он был не в состоянии выкупить детей, остальные тоже опускали головы, вынужденные отказывать малышам в надежде. Рыцари стояли, понурив головы, не зная, что делать, как среди них появились Расул и донна Анна. Они прошли прямо к бедуину, и донна протянула ему нитку с мелкими изумрудами. Расул поговорил с бедуином, и тот, низко поклонившись Анне, передал ей веревку, на которую были привязаны дети. Тут же сев на коня, бедуин умчался прочь. Дети, замерев, следили за тем, как он исчезает в песках. Потом, как по команде, они обернулись к Анне. Она не успела ничего им сказать, как они повисли на ней, целуя подол ее платья, руки, обвивая своими худенькими ручками ее стан. Донна Анна так растрогалась, что слезы текли у нее по щекам, хотя она смеялась. Они так и пошли к ее палаткам – дети не хотели отцепляться от донны, и она почти тащила их на себе. Руками она гладила то одну головку, то другую, прижимала к себе то одни худенькие плечи, то другие. Маргарита де Бомон и Катрин выбежали навстречу щебечущим детям и донне Анне, с видом победительницы шествующей мимо растерянных мужчин. Расул, глядя на эту сцену, смеялся, обнажая белоснежные зубы.

К донне подошли Анвуайе, де Базен, де Сержин, герцог Бургундский и многие другие рыцари, каждый принес что мог – кто одеяло, кто одежду, кто еду. Но сначала, донна Анна решила помыть детей – слишком уж чумазыми они были. Под прикрытием войск и отряда графа Суассонского женщины, вооружившись мочалками и мылом, отправились на реку вместе с детьми. По дороге донна знакомилась с ними. Все были довольно бойкими ребятишками, за исключением одного мальчишки с черненькими глазками, который все время молчал, что бы донна у него не спросила. Наконец один из мальчишек пояснил ей:

– Он молчит, госпожа, потому что не говорит по-французски.

– Вот как? На каком же языке он говорит? – с любопытством глядя на мальчика, спросила донна. Но дети только пожали плечами.

Донна Анна, вся в пене, поправляя мокрыми руками падающие на лицо волосы, стояла почти по колено в воде и намыливала молчаливого мальчика, пытаясь хотя бы выяснить, как его зовут. Мальчик, догадавшись, чего она хочет, ответил:

– Франсиско.

– Испанец? – не веря своим ушам, спросила на испанском донна. – Тебя зовут Пакито?

Мальчик оживился, глаза его заблестели, он схватил донну за мыльную руку.

– Вы говорите на кастильском?

– Да, – смеясь, сказала донна, – я так счастлива, что нашла тебя, Пакито!

– Говорит! Она говорит! – не понятно кому закричал Пакито и прижался к донне. Она не успела остановить его, и он намочил ей платье, но донну это уже мало волновало. Когда дети вымылись, намокшие женщины сполоснули руки и начали одевать их. Нахлобучив красную бархатную шапочку на макушку Пакито, донна спросила:

– Хочешь быть моим пажом, Пакито?

– Конечно! – воскликнул Пакито и закричал по-петушиному, прыгая на одной ноге вокруг донны.

– Ты избаловала ребенка всего за два часа, – язвительно заметила Катрин, наблюдая за оживленным Пакито, который совсем осмелел и задиристо шагал впереди всех детей по лагерю. Анвуайе, заметив, как донна тепло относится к мальчику, подхватил его и посадил на своего коня. Донна засмеялась, глядя на гордо восседающего на рыцарском коне Пакито, и свет ее улыбки достался и Анвуайе.

Для детей рядом с шатром донны поставили отдельный шатер, их теперь много пустовало в лагере, и уложили их спать едва начало темнеть. С прибытием малышей лагерь ожил, и там снова зазвучал смех и начали сверкать улыбки. Донна не жалела, что ей пришлось оторвать одну нитку изумрудов от ожерелья – она приобрела то, что никогда бы не обрела нигде: семерых помощников и друзей. Они вносили хаос в лагерь, но хаос благой, полный света и любви.

Они носились вслед за Катрин и Анной по лагерю, таскали лекарства, бинты, тазы с водой. Отец Джакомо с трудом мог утихомирить их, когда донна совсем уставала, рассказывая им притчи и читая Библию, когда они больше мешали донне, чем помогали. Пакито в этот момент находился с донной – он пользовался тем, что плохо говорит по-французски, и донна избавила его от необходимости сидеть с отцом Джакомо. Паж донны следовал за ней повсюду, словно маленький хвостик, ревниво оберегая ее от остальных детей и рыцарей.

Анвуайе недолго смог подкупать мальчика катанием на лошади и примеркой доспехов. Очень скоро Пакито, словно почувствовав, что Анвуайе на самом деле каким-то образом использовал его, чтобы приблизиться к Анне, перестал покупаться на подобные развлечения. Доставалось от Пакито всем, кто хоть как-то намеревался отвлечь от него донну: и герцогу Бургундскому, и Расулу, и даже самым близким друзьям донны – чете Уилфрид. Вильям Уилфрид просто из себя выходил всякий раз, как Пакито отвлекал донну от разговоров с ним, встревая в беседы, задавая вопросы, обнимая донну. Пару раз он хотел дать мальчишке по шее – настолько невыносимым стало его вмешательство в жизнь донны, но Анна остановила его. Для нее маленький кастилец стал лучом света среди мрачного ужаса войны и болезней. В общении с этим ребенком она черпала силы и волю. Казалось, что это замечает только герцог, только он ни разу, несмотря на то, что, по вполне понятным причинам, ему доставалось больше, чем остальным, от Пакито, не сделал ни одного замечания мальчику. Пакито почувствовал сильного соперника сразу и направил все свои усилия на то, чтобы испортить ему общение с донной. Он проявлял изобретательность, эгоизм, даже жестокость по отношению к герцогу, но все его попытки разбивались о стену благородного спокойствия. Герцог обращал на него не больше внимания, чем обращает внимание сытый лев на бегающую по нему мышь.