Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее Антиох начал сражение с той же военной хитрости, что и Алкивиад при Кизике. С десятью триремами он на собственном корабле подплыл прямо к Эфесу, приказав остальным быть наготове у Нотия и ждать, «пока враг не отойдет подальше от берега» (Оксиринхская греческая история 4.1). Замысел состоял в том, чтобы увлечь Лисандра в погоню за этим небольшим отрядом, отступавшим в сторону Нотия. Окажись спартанцы в открытом море на достаточном расстоянии от берега, весь афинский флот тут же отсек бы их от гавани и заставил бы их вступить в бой либо же преследовал бы их, если бы те начали спасаться бегством в направлении порта.
Однако Лисандру было хорошо известно, что Алкивиад отбыл в Фокею и что руководство афинским флотом находится в руках человека, прежде ни разу не занимавшего командирского поста. Это был уникальный шанс, и, когда он выпал, Лисандр решил, «что настало время совершить что-либо достойное Спарты» (Диодор XIII.71.3). С тремя триремами он напал на головной афинский корабль и потопил его вместе с Антиохом. Девять следовавших за ним судов тотчас же обратились в бегство, и в погоню за ними пустился весь спартанский флот. Лисандр понимал, что ему удалось ошеломить афинян и опрокинуть их точный временной расчет, а потому спешил воспользоваться наступившей неразберихой. Основные силы афинян, следуя полученным ранее приказам, все еще стояли у Нотия, дожидаясь, пока на горизонте появится афинский авангард, за которым на большом расстоянии должны были плыть корабли противника. Вместо этого они увидели панически отступающий малочисленный отряд афинян и идущий за ними по пятам полноразмерный спартанский флот. Не имея времени, чтобы выстроиться в правильный боевой порядок, и командующего, который сумел бы организовать моряков и взял бы на себя обязанность отдавать приказы, афинские триерархи спускали свои корабли на воду как могли быстро, каждый из триерархов – с разной скоростью. Вот почему афиняне устремились на выручку товарищам «беспорядочной массой» (Диодор XIII.71.3). Афины потерпели поражение, потеряв двадцать два корабля, а море оказалось во власти Лисандра, который установил трофей в память о неожиданной победе у мыса Нотий.
Через три дня на место битвы прибыл Алкивиад, приведя с собой тридцать трирем Фрасибула, так что общее число афинских кораблей у Нотия возросло до восьмидесяти восьми (не считая потерянных двадцати двух). Желая во что бы то ни стало отомстить за проигрыш, он подплыл к Эфесу в надежде вызвать Лисандра на новый бой, но спартанец не видел никаких причин рисковать своим флотом в битве против равного по численности противника, которым к тому же командовал столь грозный военачальник. Алкивиаду не оставалось ничего другого, кроме как вернуться на Самос. Поражение афинян так и не было отомщено.
Притом что в битве Лисандр доказал свои замечательные способности и заслужил обретенную им славу, победой он во многом был обязан ужасным просчетам афинян. Те же горько упрекали Алкивиада за свое поражение и имели на то причины. Какой бы ни была цель его отплытия в Фокею, с его стороны было непростительным безрассудством оставить все свои триремы под руководством человека без какого-либо опыта командования, да еще и перед лицом вражеских сил, численно превосходящих афинские. Хотя людей при Нотии афиняне потеряли не слишком много, а в Эгеиде у них еще оставалось 108 трирем, что давало им преимущество в размере флота, со стратегической точки зрения произошедшее было крупным провалом, переломившим ход всей войны, которая после Кизика определенно складывалась в пользу афинян. В ближайшей перспективе афиняне не могли восстановить свои позиции в Ионии или захватить Андрос. Поражение негативно сказалось на боевом духе афинских воинов и моряков на Самосе, и случаи дезертирства не могли не участиться.
Следующая попытка Алкивиада вернуть Афинам инициативу также не увенчалась успехом. Со всеми своими силами он направился к Киме и начал опустошать территорию вокруг города. Внезапно появившееся войско кимийцев застало афинян врасплох, и те бежали обратно на корабли. Это фиаско, случившееся вскоре после поражения у Нотия, дало недругам Алкивиада еще больше поводов для обвинений в его адрес.
ПАДЕНИЕ АЛКИВИАДА
За время отсутствия Алкивиада в Афинах произошли события, которые усугубили его положение. Пользуясь тем, что многие из афинских гоплитов и всадников несли службу вдали от дома, Агис с крупным силами, состоявшими из пелопоннесских и беотийских гоплитов, легковооруженных воинов и конницы, темной ночью подобрался к стенам Афин. Хотя его нападение удалось отразить, он успел опустошить Аттику, что еще больше раздосадовало афинян, уже получивших вести о поражении при Нотии и неудаче у Кимы. Противники Алкивиада решили, что пришло время перейти в наступление. Тогда же из лагеря на Самосе, пылая злобой, вернулся Фрасибул, сын Фрасона, – заклятый враг Алкивиада. На народном собрании в Афинах он заявил, что Алкивиад вел военную кампанию так, словно это была увеселительная поездка, и доверил командование флотом человеку, единственными талантами которого были пьянство и умение травить морские байки, «чтобы самому беспрепятственно наживаться, плавая куда вздумается, пьянствовать да распутничать с абидосскими и ионийскими гетерами, – и все это когда стоянка вражеских судов совсем рядом!» (Плутарх, Алкивиад 36.2). Затем послы из Кимы обвинили Алкивиада в нападении на «союзный город, не сделавший ничего дурного» (Диодор XIII.73.6). Одновременно с этим некоторые афиняне принялись осуждать его за то, что он не попытался захватить этот город, утверждая, что Алкивиад был подкуплен Великим царем. Другие вспоминали его прошлые прегрешения, его помощь спартанцам и сотрудничество с персами, которые, по словам обвиняющих, хотели сделать Алкивиада тираном в Афинах после окончания войны. Обвинения – старые и новые, истинные и ложные – сыпались на него как из рога изобилия, пока кто-то (возможно, это был Клеофонт) не предложил отстранить его от должности, каковое решение и было принято.
Командиром флота на Самосе афиняне назначили Конона. Алкивиад же вновь отправился в изгнание, решив не возвращаться в Афины, где многочисленные неприятели готовились встретить его шквалом частных исков и каких угодно еще государственных обвинений. Ему также пришлось покинуть Самос, так как расположенное там афинское войско проявило к нему не меньшую враждебность, а на территориях спартанцев и персов его присутствие по-прежнему было нежелательно. Однако, предвидя свою возможную судьбу, Алкивиад успел подготовить для себя безопасное убежище. Он удалился в укрепленный замок на Галлипольском полуострове, который построил в годы своей службы на Геллеспонте.
Многие полагают, что этот отъезд Алкивиада и его окончательное отрешение от командования афинскими вооруженными силами стали поворотным пунктом на заключительном этапе войны и настоящим бедствием для Афин. Можно согласиться с тем, что первые успехи Алкивиада в качестве командующего сухопутными и морскими силами в 411 и 408 гг. до н. э. упрочили его репутацию прекрасного командира-кавалериста и умелого флотоводца, но самым способным командующим в ходе военных кампаний в Проливах был не он, а Фрасибул, сын Лика. Как и прежде, личные амбиции Алкивиада сослужили ему плохую службу, увеличив число недоброжелателей и усилив их ненависть. То, с каким нетерпением они дожидались момента, чтобы наброситься на него, заставляло его ставить перед собой недостижимые цели и давать невыполнимые обещания, ведь только так он мог обрести и поддерживать популярность, которая была его единственной защитой. Это вынуждало его предпринимать рискованные шаги, которых любой другой стратег постарался бы избежать и которые рано или поздно должны были закончиться для Афин катастрофой.
Алкивиад сам по себе был источником серьезных политических затруднений, противоречивой фигурой, которая вызывала к себе сильные чувства восхищения или неприязни, но никогда не пользовалась стабильной поддержкой значительной части граждан. Он не мог опереться на устойчивое большинство в осуществлении своих планов и сам отказывался подчиняться кому-либо ради блага Афин. В то же время он не терпел чужой инициативы, ведь в дни испытаний афиняне неизменно поддавались его обаянию и излучаемым им спасительным иллюзиям.