объявил, что со своей братией ливцами лил на всех и на всю землю. Оттого сделалось большое смятение по всему городу. Ябедники и голодная чернь произвели открытый мятеж, и, едва кого называл Федор Жеребец, тотчас его убивали, а имущество его грабили и делили между собой, хотя бы оно и хранилось в церкви. Городские власти оказались бессильны против этого мятежа; ясно, что по мере упадка их нравственного авторитета возрастали своеволие и необузданность народной толпы. Посадник Сокира, своим неблагоразумным поступком с Жеребцом сам вызвавший буйство и грабежи черни, с горя разболелся и умер.

Но эти внутренние мятежи и смуты встречаются не так часто в новгородских летописях, как разные физические бедствия, посещавшие Новгород и его области, то есть пожары, голодные года, наводнения и моровая язва.

Пожарным бедствием особенно отмечен 1442 год. В мае этого года пожары возобновлялись три раза: огонь истребил часть Плотницкого и Славянского концов и загородные постройки до самого Антоньева монастыря. Это бедствие сопровождалось самоуправством: разоренные жители кричали о поджогах, хватали подозрительных и одних бросали в огонь, других свергали с моста в Волхов. Но незаметно, чтобы принимались какие-либо меры предосторожности против огня; пожары считались таким же наказанием Божьим за грехи людские, как и другие бедствия, для отвращения которых надобно было прибегать к молитве и покаянию. Точно так же не принималось властями никаких мер на случай голода; хотя Новгородская земля по своему суровому климату и малоплодородной почве часто подвергалась неурожаям, а подвоз из низовых областей затруднялся иногда междоусобными войнами. Так, в XV веке однажды неурожаи продолжались целых десять лет сряду (1436–1446). По словам летописца, хлеб так вздорожал, что две коробьи стоили полтину или более, да и то негде было купить. От голода люди падали и умирали по улицам и на торгу, везде были плач и рыдание. Произошло обычное при таком бедствии явление: много народу разошлось по чужим землям, в Литву и к немцам; а иные из-за хлеба отдавали себя и свои семьи в рабство иноземным гостям, даже бесерменам и жидам. Кроме ранних осенних и поздних весенних морозов, побивавших озимые и яровые, иногда хлеб пропадал от излишней влаги, то есть от чрезвычайных дождей и весенних разливов. Сам Новгород также нередко страдал от разлития Волхова. Особенно велико было наводнение в апреле 1421 года; тогда волховская вода не только снесла все мосты, Великий, Нередицкий и Желотугский, но и разрушила до основания многие хоромы; причем затопила некоторые церкви, так что служба в это время отправлялась на полатях или хорах. Вода обступила или залила около двадцати окрестных монастырей, где иноки только на лодках или по мосткам могли ходить в церковь на богослужение. «И в прежние годы бывали в Новгороде большие наводнения, о которых повествуют старые летописцы, но такое едва ли когда случалось», — заметил современник его и очевидец.

Самым страшным физическим бедствием в те времена была, конечно, моровая язва. Так называемая черная смерть 1352 года свирепствовала по всей России, но в особенности опустошила Новгородско-Псковскую землю. В этой земле, кроме того, существовала какая-то особая местная язва, которую летописи называют железой. Вот как они описывают эту болезнь под 1417 годом: «Прежде всего человека как будто рогатиной ударит — за лопатку или против сердца, под груди или промеж плеч; он разболится и начнет гореть в огне и харкать кровью (следовательно, поражались легкие); потом выступит пот, за ним дрожь начнет перебирать все суставы; а железа (опухоль) бывает в разных местах, у кого на шее, у кого на стегне, у иного под пазухой, или под скулой, или под лопаткой, или в паху и в других местах; поболеет человек, полежит и умрет». В этом году был особенно сильный мор от железы. Он свирепствовал в Новгороде, Ладоге, Русе, Порхове, Пскове, Торжке, Дмитрове, Твери, по волостям, погостам и монастырям. Умирало столько, что не успевали каждый день погребать (а в Древней России умерших обыкновенно погребали в тот же день); в ином дворе осталось один или двое живых, а иные дворы совсем опустели. Набожные люди обыкновенно желали встретить смерть в «ангельском чину» и спешили постригаться. Против такого страшного бедствия, кроме поста и молитвы, было еще в обычае прибегать к постройке церкви в один день; подобная церковь была, конечно, очень небольшая и называлась «обыденка». К этому средству обратились и теперь. Владыка Симеон со всем собором игумнов и священников и с крестами обошел вокруг всего Новгорода, останавливаясь по разным церквам и монастырям, поя молебны Богу, Богородице и всем святым «о престании гнева Божия». Между тем граждане кто на лошадях, кто на руках натаскивали из лесу бревна и в один день 29 октября поставили церковь во имя Св. мученицы Анастасии. Владыка в тот же день освятил ее и совершил в ней литургию. В Торжке также поставили тогда обыденку во имя Св. Афанасия[71].

Несмотря, однако, на физические бедствия и внутренние смуты, которые нередко посещали Великий Новгород, материальное его благосостояние возрастало. Та значительная доля гражданской свободы, которой пользовались граждане, поддерживала в них промышленный, предприимчивый дух; обширные поземельные владения и прибыльная торговля с иноземцами способствовали накоплению в Новгороде больших капиталов и массы всякого рода произведений промышленности. Накоплявшиеся здесь богатства, в свою очередь, выражались дорогими каменными постройками и украшениями. В Древней Руси жилища даже и богатых граждан еще были деревянные, только простором и количеством теремов, кладовых и служб отличавшиеся от простых людей. Каменное зодчество обращалось почти исключительно на храмы, стены детинца или кремля и крепостные башни. И едва ли какой другой город Руси в эту эпоху мог сравняться с Великим Новгородом в количестве таких построек. Все эти постройки совершались с благословения новгородских владык или их личными хлопотами и иждивением; для чего богатая софийская казна и большие доходы с архиепископских владений давали обильные средства.

Из всех новгородских владык наибольшей строительной деятельностью отличался преемник Евфимия I Бородатого Евфимий II, бывший игуменом монастыря на Лисьей горе, когда на него пал жребий при выборе нового владыки. Он управлял новгородской церковью около тридцати лет (1429–1458) и пользовался чрезвычайным уважением народа, благодаря своему уму, книжному образованию, приветливости и щедрости, с которой расточал свою казну на построение и иконное росписание церквей. Между прочим, он соорудил владычные каменные палаты, вместо прежних деревянных, с каменными службами и поварней; а в саду у себя устроил каменную башню с боевыми часами. Украсил он также новой каменной церковью и