В первых числах апреля 1944 года на южной стороне Колодницы на дороге, идущей со стороны Прошики, нашими часовыми были задержаны три женщины. Одна из них, невысокого роста, лет 45, а остальные две совсем еще юные девушки. Когда задержавший их часовой спросил: «Зачем вы идете в Колодницу?», старая женщина ответила:

— Мы беженки. Сильно голодаем. Побираемся по деревням. Просим милостыню. Может, кто и даст что-нибудь. Хоть картошки добудем.

Ее спутницы молчали и ничего не говорили. Всех троих беженок мы арестовали и посадили в амбар. На другой день к вечеру в штабе отряда собрались: Агапоненко, Егор Евсеев, начальник штаба отряда Евсеенко, Петр Захаров и я. Мы решили допросить этих беженок. Первыми допросили поодиночке девушек. Они, как будто сговорившись, твердили:

— Мы очень голодаем. Вот эта наша старая женщина (имя ее они не называли) подговорила нас пойти в партизанскую зону и там добыть что-нибудь из еды. Может, добудем там картошки, предложила она.

— А почему вы решили идти в партизанскую зону? Разве там, где нет партизан, уже не стало картошки?

— Да мы не знаем. Она нам сказала, что у партизан в деревнях все есть. Что там немцы у населения ничего не отбирают.

— А вы эту женщину хорошо знаете?

— Нет. Я с ней встретилась и познакомилась совсем недавно. Она сама пришла к нам в дом и подговорила идти в партизанскую зону.

Ничего не добившись от девушек, мы решили допросить старшую из них, которая, видимо, была их командиршей. У нас возникло подозрение, что эта пожилая женщина и есть та беженка, которая предала наших разведчиков. Я не знаю, почему у нас возникло такое подозрение, но так оно и было на самом деле. Привели на допрос эту женщину. Она с нескрываемой злобой посмотрела на нас.

— С какой целью послали вас немцы в наш партизанский район? Что вы должны были у нас разведать? — спросил ее Агапоненко.

— Никто меня не посылал. Я сама пришла к вам!

— Зачем?

— Только за тем, чтобы достать у вас картошки и хлеба.

— А девчонок зачем с собой взяли?

— Они сами пошли.

— Неправда! Вы их агитировали пойти вместе с вами.

— Они все врут.

В допрос вступил Егор Евсеев, у которого во взводе и были Красаев и Хващевский и за которых он готов был убить эту женщину.

— Признавайтесь! Вы предали наших партизан немцам и полиции! На ваших глазах гитлеровцы издевались над ними! Нам об этом сообщили жители деревни, откуда вы пришли, — резко сказал Егор.

— Нет! Нет! Никаких партизан я не предавала! — заголосила она визгливым голосом.

Мы по реакции допрашиваемой почувствовали, что Егор попал в цель. По ее поведению было видно, что это было ее рук дело. Но она упорно не признавалась. Как мы ни старались вырвать у нее признание, ничего не добились. Дело дошло до того, что Агапоненко и Евсеев, рассвирепев, притащили со двора веревку, перекинули через балку в потолке, накинули на ее шею петлю и потянули за веревку. Я понял, что дело может кончиться преступлением, и громко приказал:

— Товарищи! Опомнитесь! Что вы делаете! Прекратите это варварство! Мы же не фашисты!

Эти слова отрезвили моих товарищей. Они остыли. Агапоненко приказал увести эту женщину и снова запереть под замок в амбаре.

Когда из штабной хаты все ушли и мы остались втроем с Агапоненко и Егором Евсеевым, я начал их отчитывать:

— Ну, разве так можно? Кругом же живут люди в деревне. Завтра же они все узнают. И что они скажут о нас, партизанах? Это, скажут, такие же фашисты, что и немцы.

Ночь я провел тревожно. Мне казалось, что я обидел своих товарищей по оружию, что из-за этой женщины-предательницы нечего терять своих боевых друзей. На другой день утром к нам в штаб пришел Петр Захаров и попросил меня выйти во двор.

— Ты чего, Петр?

— Товарищ комиссар! Я хочу вам кое-что рассказать.

— Ну, давай рассказывай.

— Вы знаете, мне приглянулась одна из этих девочек, которая пришла к нам шпионить. Да и она смотрела на меня как-то особенно, когда я вел ее на допрос. И вот сегодня рано утром я решил проверить охрану амбара, где они сидят под арестом, и, кстати, поговорить с ней.

— Ну, и что же ты выяснил? Влюбился, что ли?

— Погодите, комиссар, все по порядку. Я ее вызвал из амбара и отошел с ней в сторону, чтобы не слышали наш разговор остальные женщины, и сказал ей: «Ты такая красивая девушка, и ты мне приглянулась. А знаешь ли ты, что ожидает вас всех троих?» — спросил я ее. А она мне: «А ничего с нами не будет. Что мы сделали плохого?» — «Ты погоди веселиться-то. Ты знаешь, что вчера решили наши командиры? Решили всех вас троих расстрелять». И ты знаешь, комиссар, она чуть ли в обморок не упала. Повисла у меня на шее и заревела. Я тогда ей и говорю: «Погоди ты реветь-то. Лучше признайся во всем. Вам, молодым девчонкам, ничего не будет, если признаетесь, а этой бабе, вашей командирше, не сдобровать». И тогда она мне все рассказала. Действительно, эта женщина все время крутила с полицаями. Пила с ними шнапс и самогонку. Ходила к ним с доносами на наших людей, а от полиции получала пайки. И что она долго уговаривала этих девчонок пойти в партизанскую зону. Девочки долго не соглашались, тогда она им пригрозила, что сообщит полиции о том, что они якобы встречались с партизанами. Девчонка эта также мне сообщила, что это она выдала двух ваших партизан полиции.

— Ах вон оно что?! — воскликнул я, услышав это сообщение Захарова. — Дело теперь проясняется. Молодец, Петр, — похвалил я этого командира взвода за находчивость.

В этот же день обе девушки признались во всем. Они обвинили эту женщину-беженку в том, что она служит в полиции тайным агентом, что на ее совести не одна жертва полицейской расправы над мирными жителями и партизанами. Партизанский приговор гитлеровской прислужнице и изменнице Родине был суровый: «За предательство и измену Родине — расстрелять!» Приговор был приведен в исполнение, а девушек отпустили домой.

Прошло не более двух дней после этого случая, как снова нашими часовыми была задержана целая группа из пяти мужчин, одетых в форму гитлеровских оккупантов. При их допросе, а один из них отлично говорил по-русски, оказалось, что все они по национальности французы и служили у немцев в специальной французской воинской части. Гитлеровцы их часть расформировали и разослали небольшими группами служить в охране отдельных немецких гарнизонов на временно оккупированной территории Белоруссии. Они пришли из ближайшего гарнизона противника невооруженными и просили их принять в нашу партизанскую бригаду. Мы отправили их в штаб бригады. Пусть там решают, что с ними делать.

В штабе бригады во время допроса, который вели комбриг Гудков и комиссар бригады Игнатович, французы заявили:

— Мы не хотим больше служить у Гитлера, Мы на стороне русских и хотим воевать против немцев. Примите нас в свою партизанскую бригаду. Но с условием, чтобы мы все были вместе в одном отряде.