оценить, найти правильный вывод. Кому выгодны нападения на Машу? Кто стоит за ними: один человек или разные? К концу недели, собрав и проанализировав информацию я был почти уверен, что знаю ответы на все свои вопросы. Но для начала мне надо поговорить с Машей. Конечно, я мог бы просто заявиться к ней домой. В тот час, когда она корпела в одиночестве над книгами. Но я был слишком возбужден последними событиями, мой организм мотало как маятник в напольных часах, и в таком невменяемом состоянии в воспаленном мозгу мог родиться только безумный план. Этим я себя теперь успокаиваю, когда становится особенно больно. Я ошибся, решив устроить из нашей встречи нечто из ряда вон. Теперь, по прошествии времени, я отчетливо понимаю, что самое заурядное столкновение на улице было бы куда лучше и безопаснее для нее. Но все мы «Hindsight isalways twenty-twenty». (Перевод с английского «Прекрасно в идим прошлое». Аналог русской пословицы «Задним умом всяк крепок»). А тогда меня накрыло. То ли я жил слишком близко от нее, то ли потому, что все это время, едва прикрыв глаза, видел ее на пляже Малибу в легком сарафане со счастливой улыбкой на губах, — я не смог устоять. Я спланировал нашу встречу. Написал Мии, попросил уломать Машу прийти на вечеринку в честь Хэллоуина в клуб Колледжа Всех Душ.

Вообще, мы такое не празднуем. В наших семьях считается диким наряжаться в ведьм и вампиров. Но в студенческом Оксфорде традиции старой Англии давно уже улетели в бездну культурного обмена. Так что странный языческий праздник тут отмечают с большим размахом. До сегодняшнего дня я никогда ни в чем подобном не участвовал. По мне так напиваться и безобразничать практичнее в собственных штанах и рубашке, чем в плаще Дракулы. Так что свое отражение в зеркале в этом самом черном плаще, подбитом зловеще малиновым атласом, я нашел глупым. План был прост — проникнуть на вечеринку под видом своего и, улучив момент, умыкнуть с нее Машу. Что делать дальше? Куда мы с ней пойдем и о чем будем говорить? Как она воспримет мои откровения — так далеко я не заглядывал. Решил, что все у нас сложится, едва мы окажемся рядом. Я не мог забыть ту ее улыбку возле больницы в Дувре. Тогда мне казалось, что она улыбалась именно мне. И в глазах ее светилось счастье. Женщина, которой ты неприятен или безразличен не может так тебе улыбаться.

Я надел маску. Ну да, ничего умнее не придумал. Хотя в таком виде вряд ли стоит про ум вообще вспоминать. Ладно, я все это еще и капюшоном прикрыл сверху, чтобы уж совсем никто не догадался, что я неожиданно вернулся из Штатов. Я прибыл в самый разгар вечеринки. А потом все посыпалось.

Я увидел Машу почти сразу. Она же не пряталась в отличие от меня. Веселилась на полную катушку. А я стоял за колонной и оценивал обстановку. Место это мне не нравилось. Может быть, дело было в зловещих декорациях — мало того, что само здание древнее и неуютное: сквозняки гуляют, изоляции практически никакой, сплошной камень. Так еще развесили искусственную паутину, которая тут же запылилась и выглядела до омерзения настоящей и колыхалась на этих сквозняках. Если бы не алкоголь, посетители благополучно замерзли и разошлись. Но нет, дешевое пойло, которое по случаю называли, прости господи, зельем, лилось рекой. За пару фунтов можно было загрузиться этой дрянью и словить если не зеленых чертей, то эффект вертолета. Я же мерз в трезвом одиночестве, от безысходности кутаясь в свой бутафорский плащ. Пить мне не хотелось, да и не моглось. Едва я перешагнул порог этого гадюшника, как в груди завозилось нехорошее предчувствие. Со мной такое бывало редко, последний раз в Сомали, когда за нашим патрулем по пятам тащилась банда Кривого Кумбе — известного торговца оружием. И ведь накрыли нас потом из гранатомета. Из восьми нас тогда трое выжило. Вот и теперь я чувствовал, что-то в этом месте не так. Таится тут какая-то опасность. Или для всех скопом или только для тех, кто мне дорог — сразу и не разберешь. Но лучше оставаться начеку. Музыка, свет, публика, — все тут было дурное. Но, Машу это совершенно не напрягало. Она вообще не страдала снобизмом. Обычная, городская девчонка, которая любит повеселиться. В меру, не так как большая часть англичанок, — напиться в хлам и блевать в сортире. Или тереться своими прелестями с первым встречным. Нет, Маша даже очень пьяная все равно оставалась Машей — девушкой с мозгами и достоинством. Ну да, слегка расшатанными, но все еще работающими. Я любовался ею из-за колонны, чувствуя себя при этом поганым сталкером. И все же не мог от нее оторваться. Пока она пила и веселилась с девчонками. Но когда к ней стали подкатывать парни, крышу у меня снесло сразу. Я прижал себя к колонне, чтобы не вылететь и не накостылять каждому из этих пьяных дебилов, которые трогали ее своими лапами. Пусть не переходя рамок приличия, и все же. Видеть ее рядом с другим — невыносимая пытка. Минут через десять такой экзекуции я понял, что схожу с ума. Во рту пересохло. И руки тряслись как будто я дед с синдромом болезни Паркинсона. Ну да, еще и в плаще вампира. Восставший из Ада в общем. Маша веселилась с каким-то типом в костюме жертвы средневековых пыток в центре зала, прямо под стеклянным шаром. Не сводя с нее воспаленных глаз, я пробрался в тени колон к бару.

— Кровавую Мэри, красавчик? — весело осведомился бармен, затянутый в черное трико, разукрашенное под человеческий скелет. Кажется еще и люминесцентным эффектом.

— Воды, — прохрипел я, не отворачиваясь от зала.

Он позади меня удивленно хмыкнул, потом протянул стакан:

— Слеза девственницы, за счет заведения.

Я выпил половину, удивленно уставился на бармена — молодой парень мне нахально подмигнул.

— Что это за дрянь?!

Тот пожал плечами:

— Родниковая вода, милейший. Что, после крови непривычно?

Я выругался. Шуточки его достали. Весь этот дьявольский антураж раздражал. Как будто шестилеткам в младшей школе разрешили попробовать алкоголь.

Ко мне прильнула какая-то дурища в бальной пачке, заляпанной бутафорской кровью и томно прошептала:

— Сладости или гадости.

По тому как небрежно сидел кружевной лиф на ее груди, и того, и другого она сегодня уже отхватила с избытком. И да, лиф этот тоже был залит красным. Я брезгливо скинул ее с руки, чувствуя, что раздражение, тревога, усталость меняется