Правда состояла в том, что я – интернационалист, и за свою жизнь не мог надевать и снимать маску интернационалиста по своей воле. Когда я попросил Суханова, чтобы он откровенно сказал мне, что запасла Советская власть для ближайшего будущего в этом порту, который более чем на шесть тысяч миль отделен от сцены, где Троцкий организовывал интенсивное обучение и муштру для красноармейцев, он ответил:

– Что мы можем сделать? У нас есть прекрасный учет. Наша Красная гвардия отправилась в горы, чтобы преследовать самых зловредных казацких атаманов, двигающихся из Маньчжурии. Это хорошие партизаны-бойцы. Однако можем ли мы угрожать британцам, японцам и американцам винтовками, которые имеются в нашей Красной гвардии? Можем ли мы сказать чешским дивизиям, которые потоком льются сюда – их тут уже больше пятнадцати тысяч, а они еще прибывают, – «Отдайте нам ружья» ?

28 мая чехи, действуя согласованно, в одном за другим городе сбрасывали власть большевиков в Сибири. Было совершенно очевидно, что наступает очередь Владивостока.

– Все, что я могу сказать, – это что мы постоянно поддерживаем связь с товарищем Лениным. – Он напомнил мне, что в мае Ленин сказал: «Вопрос войны и мира висит на волоске и на Западе, и на Дальнем Востоке». – Но, – сказал Суханов, и лицо его снова сделалось напряженным, – мы не забываем, что Ленин сказал об империалистическом соперничестве между Америкой и Японией, которое сейчас ограничивает империалистов, удерживает их от попыток задушить советскую власть.

Я сказал Джерому, что напишу статью об интервенции. Джером пообещал напечатать ее в двух выпусках, которые должны были выйти последовательно, в ближайшие дни. Он поместил статью на видном месте, но под заголовком: «Некоторые заметки о нынешнем состоянии русской революции». Я сказал ему, что из него никогда не получился бы знаменитый журналист из концерна Херста. Тот рассмеялся.

– Это чтобы всех отпугнуть. Все шишки усядутся, чтобы прочитать статью, как будто это будет выпуском американского информационного комитета Криля.

По любопытному совпадению первые два выпуска появились 6 июня, в тот день, когда Робинс, Гумберг и американский репортер Луис Е. Браун из «Чикаго дейли ньюс» отплыли из Владивостока.

Я проводил их с пирса. Робинс упомянул о моей заметке в газете.

– Послушайте, Вильямс, а вы разве не хотите убраться из Владивостока? – спросил он, сурово глядя на меня.

По пути во Владивосток Робинс получил сообщение, на самом деле от Лансинга, но отправленное Дэвидсоном, в котором говорилось, что отзыв его пересмотрен и что ему нужно остаться в России еще на три недели. Телеграмма была послана 26 мая; а Робинс выехал из Москвы 14-го. Телеграмму направил посланник Фрэнсис, но потом телеграфировал в Государственный департамент, что возвращение Робинса в Москву будет истолковано как «поддержка американцами советского правительства, если не… признание его с этого момента». Таким образом, его ждал корабль, и стало очевидно, что Робинса выпроваживали. Фактически, во Владивостоке его не только проинформировали, что Государственный департамент хотел бы, чтобы он возвращался на родину, но и ему было приказано не делать никаких комментариев по поводу статьи до дальнейших указаний.

Почти ничего не было сказано на пирсе в отношении участия Соединенных Штатов в интервенции, и ничего относительно его планов, однако, несомненно, он был мрачен. Надеялся ли он все еще на то, что Америка даст отпор интервенции? Не могу сказать. К концу мая чешские войска оккупировали Челябинск, Пензу, Сызрань и Казань, а между тем в последующие недели продолжался захват городов Азии. Робинс сказал, что лишь по иронии судьбы его обвиняли в том, что он действовал неофициально, когда все, что он делал, было с ведома Фрэнсиса, а теперь его вышвыривают «потому, что некоторые американцы стремятся действовать быстро, до получения полномочий – на случай, что они не будут им даны». И затем он добавил:

– Я не могу помочь вам сесть на корабль, Вильямс. Однако люди из консульства информировали меня, что ваша жизнь в опасности из-за обеих фракций, и белых и чехов. И если они вмещаются, то это будет весьма затруднительно для Соединенных Штатов в данной щекотливой ситуации, если бы вы, скажем так, были заметно замешаны.

Я сказал, что попытаюсь спасти их от затруднений.

Гумберг поглядел на меня взглядом, который, зная его, нельзя было бы назвать неприязненным, и удовольствовался тем, что сделал легкий прощальный выстрел:

– Неприятности с вами, с пишущей братией, состоят в том, что вам недостаточно писать историю. Вы настаиваете на том, чтобы также делать ее.

Он напомнил полковнику, что пароход «Камо Маару», на котором они плыли в Сиэтл, должен был скоро отчалить и что Суханов, которого он безошибочно узнал, приближался к ним с двумя помощниками. Робинс обернулся, чтобы поприветствовать их, но немного помедлил.

– Не все могут быть такими скромными, как вы, Алекс, и не у всех есть ваш талант творить историю, но всегда на заднем плане, – немного насмешливо сказал я, но это было правдой, и я признал это, восхищаясь им. И он шел по этой стезе до самой смерти. Однако я понял, что у него на уме есть еще что-то.

– Я подумал, что вы хотели бы узнать о Риде, – произнес он с преднамеренной беспечностью.

– Да, а что насчет Рида?

– Он отплыл из Христиании 11 апреля. Так что он встретит вас дома. Я подумал, вам это будет интересно знать, – проворчал он.

Мы пожали друг другу руки. Полковнику нужен был переводчик для разговора с Сухановым. Как обычно, Гумберг проявлял бесконечную тактичность, когда это требовалось. Разговор пошел в таком ключе:

Робинс. Если от союзников не поступит никакой помощи, сколько времени продержатся Советы?

Суханов покачал головой и сжал губы.

Робинс. Шесть недель?

Суханов. Не намного дольше. – Потом он вспыхнул и откровенно поглядел Робинсу в глаза, у молодого человека такой взгляд можно было принять за невинность. К счастью, Робинс не совершил такую ошибку. – Я полагаю, вы хотите сказать, сколько времени продержатся Советы, пока нас атакуют союзники, использующие чехов как простофиль или жертвы обмана. Если бы не союзники и чехи, которыми они здесь манипулируют, мы смогли бы разобраться раз и навсегда с нашей бандитской шайкой, с белыми. Семенов! – с презрением произнес он. – Где был бы сегодня Семенов, если бы ему не платили японцы ? Нет, мы ничего не хотим от союзников, лишь бы они оставили нас в покое. – Затем, обращаясь к манерам, которым научил его отец, он официально поклонился. – Что же до Америки, мы еще не знаем, но мы не расцениваем ее так же, как других союзников.

Я увидел лицо Робинса, тот вскарабкался на сходни, грустный, сосредоточенный, его подбородок угрюмо выдавался вперед. Он стоял у перил столько времени, пока мы могли видеть его, и смотрел на город, который был за много тысяч миль отсюда, от «стальных батальонов» Красной армии.

Джером сделался моим самым постоянным компаньоном, всякий раз, когда я бросал писать. Я также встретил других русских американцев, в том числе Александра Краснощекова, который, не будучи названным по имени, фигурирует в замечательной книге генерал-майора Вильяма С. Грейвза «Американская сибирская авантюра», описывающей то, как полковник Джордж X. Эмерсон из русской железнодорожной комиссии Стивенса неожиданно совершил грубую ошибку, попытавшись убедить союзных дипломатов, чтобы те, в свою очередь, убедили чехов мирно двигаться во Владивосток и дать возможность вагонам железнодорожников Эмерсона добраться до Вологды. Один из первых советских комиссаров, с которым полковник Эмерсон познакомился во время своей поездки в конце мая, описан Грейвзом следующим образом.