объяснил купец. — Повезу на север галичскую соль в листопад, ближе к куроедицам. По дороге заверну в Овруч к Милонегу. А потом в Новом городе сообщу князю об опасности.

Радостный кудесник обнял Вавулу Налимыча и напутствовал его добрыми словами, обещая принести трёх волов Велесу; дабы тот охранил купца. Но на этот раз чародею не повезло: то ли жертва оказалась мала, то ли бог отказал ему в своей благосклонности, но отец Меньшуты выполнить задуманное не смог. В устье Припяти на обоз напали разбойники, всех зарезали, в том числе и Вавулу Налимыча, деньги поделили, лошадей забрали, а телеги с солью сбросили с обрыва в Днепр. Так Олег и Добрыня остались в неведении о походе Свенельда.

В Овруче жизнь текла спокойно. После разгрома Люта праздновали победу, занимались укреплением стен и рвов, ждали нападения киевлян летом 976 года, а поскольку этого не случилось, то повеселели вдвойне. Ключница Верещага родила от князя Олега девочку. У Путяты и Ирпы, кроме старшей Забавы, родился сын — в январе 977-го, в стужу и метель, имя ему поэтому выбрали — Морозко. И Анастасия призналась Савве, что она беременна. Он скакал по горнице, как мальчишка, прыгал на руках, целовал её острые, воздушные пальчики. Настя, опасаясь недоносить и второго ребёнка, выполняла советы бабки-повитухи аккуратно и тщательно, стала пить больше молока, есть творог и сметану, свёклу и морковь; в первые два месяца не могла оторваться от квашеной капусты и засоленных огурцов, но потом такое желание у неё пропало, и воспоминание о соли даже сопровождалось тошнотой; в баню ходила часто, но не парилась; и спала в своё удовольствие — иногда по двенадцать и более часов. Внешне гречанка изменилась мало: кожа сохраняла оливковую смуглость, чёрные глаза стали совсем бездонными, а движения сделались ещё грациознее и приятнее. Милонег забегал домой каждую свободную минуту, не давал жене даже крынку с водой поднять и одной выходить из дома («Мало ли чего: всадник напугает или, паче чаяния, ногу подвернёшь — в Овруче же улицы не мостят!»). А уж поцелуев и приятных сердцу любезностей не было числа.

— Люб ли я тебе, как и прежде, Настенька? — пожирал глазами любимую сын волхва.

— Очень, Саввушка, ты же знаешь, — отвечала женщина. — Ну а я не противна ли тебе в моём положении, подурневшая и капризная?

— Да Господь с тобой, что ты говоришь! Ты прекраснее всех на свете, я встаю каждый день счастливый, как никто ещё на земле не был счастлив. И молю Бога об одном: лишь бы злые люди нас не разлучили.

— Я умру без тебя, мой любимый, желанный, единственный!..

— И моя жизнь не имеет смысла без тебя, драгоценной, сладкой!..

Но пришла весна, и в последних числах мая, на рассвете, стук копыт на улице и истошный крик Немчина разбудили влюблённых:

— Милонег, вставай! Киевляне напали с севера!

Савва, как был в исподнем, так и выбежал из одрины:

— Где? Чего? Толком говори... — А потом возвратился бледный. — Овруч обложили... Князь Олег уже на коне... Я за ним...

Настенька сидела в одной рубашке, перепуганная, дрожащая. Осеняла себя крестным знамением. И смотрела, как Милонег облачается в верхнюю одежду, а поверх неё надевает ремень и кольчугу, вешает меч на пояс. Наконец, гречанка, осознав всю трагичность момента, крикнула пронзительно:

— Савва! Не пущу!..

Он, уже полностью одетый, с островерхим шлемом в одной руке и перчатках в другой, рухнул перед ней на колени, начал говорить:

— Что ты, что ты... Успокойся, пожалуйста, дорогая... Может, обойдётся.

— Нет, не верю, — плакала она. — Если ты уйдёшь, больше не увидимся... Чует сердце... Саввушка, любимый... Не бросай меня в трудную минуту!

— Как же я могу не ходить? — Милонег поцеловал у неё запястье. — Ну, сама подумай... Все бегут на помощь, отгонять врага, разве мне пристало труса праздновать, на печи сидеть?

— Без тебя или же с тобой — то, что предначертано, то и будет. Но, по крайней мере, не расстанемся теперь, даже в смертный час!

— Нет, любимая, не проси. Я поклялся на верность князю. И погибну в бою, а не как изменник, схваченный дома.

— Значит, князь важнее для тебя, чем моя любовь, чем ребёнок у меня под сердцем? Помнишь, как просила тебя в степи перед Киевом, много лет назад? То же говорил, а потом раскаялся!

— Настенька, бесценная, не трави мне душу. Я иду сражаться, защищая вас. Если я останусь, мы погибнем все. Если я пойду — есть ещё надежда... — Он осыпал её лицо поцелуями. — Ты — моя богиня... Свет в окошке... Что бы ни случилось — береги дитя!..

— Савва, Савва! — горькие рыдания сотрясали ей тело.

— Всё, прощай... — Милонег поднялся, подобрал брошенные перчатки и, не помня себя, выбежал из клети; знал, что если замешкается, взглянет на жену, сил не хватит разлучиться с нею.

Настенька услышала звук его шагов по крыльцу, ржание лошади, звяканье колец на уздечке и копытный топот... Ускакал... Боже, счастье их кончено!.. Вдруг она ощутила страшные, знакомые схватки в нижней части живота... Силы её оставили, и она повалилась замертво...

В городе началась паника. Люди бежали — кто домой, кто из дома, в узких улочках сталкивались подводы, приходилось объезжать, а в ушах звучало конское ржание, крики, хлопанье дверей, плеск воды в уличных лужах, по которым ехали и скакали. Дым валил: возле северных ворот полыхала башня. Милонег и Немчин понеслись гуда, в эпицентр боя, в первые минуты не могли распознать, где чужие, а где свои, но рубившийся Ёрш крикнул им с моста: «Отходи к детинцу! Князь отрезан! С ним Путята!» — и стрела поразила его в оголённую шею, он качнулся и упал — в тухлую воду рва, рыжую от крови. Бой закипел на улице. Киевляне теснили защитников Овруча, забирались на стены, поджигали дома, били и детей, и собак. Милонег и Немчин отступали, сдерживает пеших воинов, но в ворота прорвалась конница во главе с Варяжкой и Вовком.

— Вовк! — крикнул Милонег. — Это я! Жериволов сын! Задержи людей! Прекрати побоище! Вспомни Доростол! Ты тогда спас меня от погибели. Неужели убьёшь сейчас? — пот струился у него по лицу, грудь вздымалась от частого дыхания.

— Я не виноват! — зло ответил Блуд. — Мы теперь на службе