у разных хозяев. Хоть и братьев, но врагов. — Он ударил пикой в Саввин щит и пробил его.

Милонег, удержавшись в седле, вырвал пику из рук сына Претича и взмахнул мечом. Но и Вовк выхватит меч из ножен. Так, гарцуя друг возле друга, начали рубиться по всем правилам поединка на коне, лишь с одним исключением: у любимого Настеньки не было щита. Это и решило исход сражения — ловким ударом Блуд прорубил кольчугу и серьёзно ранил противника. Жизнь Милонега висела на волоске: бывший его соратник следующим взмахом собирался снести ему голову. Но наехавший на Вовка Немчин защитил своего товарища: Блудов меч ударит о принтов щит, а удар палицы оглушил мужа Ненагляды. Он упал головой на гриву лошади, выронив оружие. Этой доли секунды было вполне достаточно: причта схватил коня Милонега под уздцы и успел втащить раненого друга за ворога детинца. Створки удалось затворить; правда, доски начали трещать под напором киевлян, неприятель с ходу полез на стены, но Немчин воспользовался заминкой — доскакал до крыльца хором, спешился и помог истекавшему кровью Савве. Взяв под мышки, бывший подручный Жеривола поволок его по галерее. Их едва не ранили выпущенными вдогонку стрелами, но попасть не смогли. Савва терял сознание и стонал.

— Потерпи, — говорил Немчин. — Мы сейчас укроемся. Я перевяжу тебе грудь.

Тёмными переходами он завёл его на чердак, находившийся над гридницей, положил на пол и начал стаскивать кольчугу. Милонег был уже без чувств. Кровь, пульсируя, вытекала из раны.

— Потерпи, — повторял его спаситель, разрывая свою сорочку. — Я сейчас сдавлю... и она утихнет...

* * *

...Между тем киевляне победили на всех участках. Около подъёмного моста через ров возвышались горы трупов лошадей и людей. Дым окутывал город. Пал детинец, и Варяжко сообщил об этом Свенельду.

— Хорошо, — сказал старый воевода. — А Олега так и не нашли?

— Нет пока. Кто-то видел, будто бы он падал вместе с лошадью в ров с моста.

— Понимаю... Распорядись, Варяжко, вынуть тела убитых и найти Олега. Я поеду к князю, доложу о победе.

Ярополк хотя и прибыл с войсками, но в сражении не участвовал, находясь у себя в палатке. Он сидел на стульчике возле входа и смотрел, как Свенельд подъезжает к нему и сходит с коня.

— Княже, всё в порядке, — поклонился воин. — Овруч наш.

Ярополк сильно побледнел и спросил, заикаясь:

— Что мой б-брат? Убит?

— Неизвестно. Есть предположение, что упал с моста и погиб со всеми во рву.

— О, какое несчастье! — князь заплакал, начал вытирать льющиеся слёзы бархатным платком. — Всё из-за тебя... ты меня подбил!.. изверг!., п-подлый ящер!.. — всхлипывал, сморкался; успокоившись, произнёс потвёрже: — А княгиня где?

— Ищем, Ярополче. Предлагаю тебе въехать в город победителем.

— Ах, оставь, Свенельде, — он махнул рукой. — Повода для триумфа нет. Я — б-братоубийца. Боги меня накажут.

Князю подвели белого коня. Неуверенно сев в седло, Ярополк в сопровождении воеводы и своих дружинников потащился в Овруч.

В это время киевляне рыскали по городу. Тучко ворвался в клеть к Верещаге, выхватил из люльки ребёнка. Ключница упала к сапогам Мстиславича, стала целовать их, исступлённо крича:

— Не губи!.. Пощади!.. В ней — кровинка князя Олега!..

— То-то и оно! — рявкнул внук Свенельда. — Князь убил моего отца! Продолжения семени Рюриковичей не будет! — и, держа малютку за ноги, со всего размаха размозжил ей голову о стену. Верещага взвыла и свалилась в обморок...

А Варяжко обнаружил Настеньку в доме Милонега. Та лежала в одрине, около неё хлопотала бабка-повитуха.

— Что с княгиней? — обратился к ней Павел Иоаннович.

— Дело женское... Выкидыш случился... худо ей совсем: видишь — помирает.

Вскоре привезли Ярополка. Князь вошёл в Настенькину клеть, у одра встал — бледный, болезненный, с жидкой бородой и запавшими блёклыми глазами. Произнёс вполголоса:

— Слышишь ли меня?

Бывшая монахиня, приоткрыв глаза, посмотрела на него безучастно:

— Слышу, княже...

— Я велел п-погрузить тебя на повозку с тюфяками, довезти до пристани, а потом переправить в Киев. Ратша тебя подлечит.

Настенька молчала.

— А покаешься — так прощу. — Брат Олега помедлил и добавил: — Можно не сейчас. После, в Киеве, как п-поправишься. — Вновь помедлил и ещё сказал: — Вскоре я вернусь в стольный град. Войско двинется дальше б-без меня. Я готов забыть всё, что с нами было, и начать с нуля. Коли ты захочешь... Ну, ответь что-нибудь, п-прошу!

— Благодарствую, княже, — прошептала гречанка и сомкнула веки.

* * *

...Вовк отправился во дворец к тестю Валую. Голова у сотского была забинтована — следствие удара палицы Немчина. Овручский боярин принял Блуда испуганно, бородищей тряс, часто-часто кланялся и зубами лязгал.

— Ты чего, тятя, дрейфишь? — обозлился на него киевлянин. — Или я не сродственник? Я на службе — и воюю с теми, с кем воюет мой повелитель. На тебя ж мне сердиться нечего.

У боярина отлегло от сердца. Он спросил про дочь и про внучек, угостил зятя пивом и мускатным вином. Их беседа потекла безмятежно. Но внезапно Вовк изменил тему. И, хмельно прищурившись, неожиданно бросил:

— А Путята, небось, у тебя скрывается?

Потрясённый этим вопросом Валуй начал лепетать:

— Что ты, что ты, зятёк, откуда? Как с утра уехал, так его не видели...

— Врёшь, поди, старый таракан?.. Ладно, не дрожи. Я его не трону. А свояченица моя, Ирпа, тоже тут?

— Где ж ей быть? Здесь, конечно.

— Я хочу взглянуть на племянника и племянницу.

— Спят они уже.

— Ничего, разбу́дете.

Появилась Ирпа: рыхлая, с двумя подбородками. За руку Забаву вела, а другой сжимала кулёк с Морозкой. Заспанная девочка выглядела обиженно, тёрла кулачком правый глаз.

Поздоровались несколько натянуто.

— Раздобрела ты, мать, — оценил муж её сестры. — А моя Ненагляда стройная. Можа, потому как сама не кормит. Наняли кормилицу. — Вовк отпил из кубка. — Где Путятку-то прячешь? У себя в одрине?

— Ишь, чего пожелал узнать! — рассердилась Ирпа. — Мало тебе кровищи! Точно вурдалаки. Хочется ещё?

— Цыц, кикимора болотная. Станешь рассуждать — выпорю прилюдно. И тебя, и твоих ублюдков. У племянницы вот выведаю тайну. Ну, скажи, Забавушка, где твой тятенька?

Страшный рёв пошатнул дворец. Девочка орала так отчаянно, что закладывало уши.

— Хватит! Уведи! — отмахнулся