очереди пулеметов. От ракет светло как днем, все кричат «ура», обнимаются, целуют друг друга. Только что передали по радио приказ Верховного Главнокомандующего: 9 мая объявлено Днем великой Победы над врагом. Кажется, что все пьяны, но это опьянение заслуженной, выстраданной победой. Так и не уснул никто толком в эту первую ночь мира…

На рассвете 9 мая решаем с майором Буем идти в город Салдус, находящийся за лесом, километрах в пяти-шести от передовoй. На дальней опушке немецкий автобат: грузовики и две легковые машины – оппель-капитан и оппель-адмирал.

Майор интересуется, умею ли я водить машину. Водительских прав у меня нет, но, в редакции на отдыхе я пробовал садиться за руль.

– Выводи! – говорит майор.

Я сажусь за руль, включаю зажигание. Машина дергается вперед рывком. Кое-как вывожу ее на дорогу. Часовой отходит в сторону, всем своим видом показывая, что это его не касается. Из не замеченного нами блиндажа выглядывает заспанный немецкий ефрейтор и тут же скрывается.

Майор садится рядом со мной. К машине подходит немец без шапки.

– Разрешите, я поведу! – говорит он на чистейшем русском языке. – Я пленный, попал к ним раненым в сорок третьем. С тех пор маюсь.

По сытому лицу власовца незаметно, чтобы он очень, маялся у немцев. Мы с майором переглядываемся. Пожалуй, стоит взять его. В Салдусе, наверное, уже есть наша комендатура, там и сдадим.

Садись на вторую машину! – командует майор. – Езжай за нами!

Власовец, очень, довольный таким поворотом дела, кидает во вторую машину какие-то узлы, очевидно заготовленные заранее и выруливает на дорогу.

Лесная дорога выводит на шоссе, я прибавляю скорость. Рулить нетрудно, гораздо сложнее освоить переключение скоростей.

– Не спеши на тот свет, там трофеев нет, – шутит майор.

По бокам шоссе побежали светлые с черепичными крышами в зелени садов домики пригорода. Я сбавляю ход. Из окон смотрят люди, какая-то девушка бросает нам цветок, но промахивается – он упал за машиной. Перед площадью, заполненной солдатами в немецкой форме, я так резко торможу, что мы с майором утыкаемся в ветровое стекло.

– Дальше я еду на другой машине! – недовольно говорит майор, вылезая.

Власовец, притормозивший машину позади нашей, подходит за дальнейшими распоряжениями. Он опасается, что машины могут увести, если мы куда-нибудь уйдем.

Не уведут! – говорю я. В планшете у меня номера «Суворовца», я отрываю клочок с названием газеты и прикрепляю к ветровому стеклу.

К стене ближнего дома прислонены трофейные винтовки и автоматы. Винтовки, патроны, пулеметные ленты, противогаз с размотавшимся членистым хоботком лежат в кювете – трофейные команды еще не добрались сюда.

С раннего утра в город Салдус прибывают со стороны Лиепаи автоколонны с пленными, едут зенитные батареи, артштурмы, бронетранспортеры.

На площадь въехала зенитная батарея. Обер-лейтенант, молодой коренастый немец, выстроил зенитчиков полукругом, сказал что-то, подняв правую руку. Десяток рук вытянулись навстречу в фашистском приветствии.

Майор морщится.

Неожиданно его хватает за руку немолодая взволнованная латышка, волосы на ее голове растрепались.

Товарищ майор, очень прошу дать солдат! У нас во дворе прячется легионер, он служил этим. – Она с такой ненавистью глядит на гитлеровцев, что об ее отношении к побежденным нечего спрашивать. – Я знаю, он пулемет закопал в саду.

Майор разыскивает лейтенанта с красной повязкой на рукаве. Взяв двух автоматчиков, лейтенант уходит за женщиной.

Мы с майором решаем ехать дальше, в Лиепаю. Туда направили штаб части, интересующей моего спутника. Хочется увидеть крупный порт, которым недавно могли любоваться лишь наши летчики с воздуха. Но тут к нам подходит парочка: молодой мужчина в черном костюме, оттеняющем нездоровую бледность его лица, и расстроенная женщина. С трудом подбирая русские слова, мужчина объясняет: зимой гитлеровцы хотели его забрать в латышский легион. Получив повестку, он спрятался у родственников жены, жил в подполье более полугода. Что ему сейчас делать?

– Разыщите нашу комендатуру и расскажите все, что говорили нам, – советует майор.

– А что мне за этого будет?

– Думаю, ничего. Вы ведь уже отсидели полгода в одиночке, не так ли?

Мужчина не понимает. Я перевожу слова на латышский: с начала боев в Латвии я довольно успешно изучил язык, который слышал от матери в детстве. Мужчина обалдело смотрит на меня, женщина хватает за рукав: не местный ли я? Нет, объясняю, я – москвич. Они приглашают нас к себе домой, У них есть жареная свинина, шнапс. Женщина быстро говорит полатышски, что ее Вальтер – так зовут мужчину – никогда ничего плохого не сделал русским. И другие «мальчики»-легионеры ничего не сделали, вся их дивизия рассыпалась, когда русские вошли в Ригу.

У наших машин видим капитана-артиллериста. Увидев нас, он умоляет майора подарить ему одну машину. Еще утром капитан был автовладельцем, но пришлось отдать трофейную машину своему полковнику. Взамен он предлагает свою авторучку ведь мы корреспонденты.

– Хорошая ручка, советская, не трофейное дерьмо! – Капитан достает из кармана гимнастерки школьную авторучку.

– Подарим? – обращается ко мне майор. – Все равно ведь не доведешь до места в целости.

Жаль расставаться с машиной, но я чувствую, что до Лиепаи не доеду.

– Бери, капитан! – говорю я. – А ручка у меня своя, московская.

Мы ударяем по рукам. Артиллерист садится в оппель-капитан и уносится, подняв столб пыли. Шофер-власовец, успевший переложить мешки в нашу машину, садится за руль. Он молчит, только крутит головой, не понимая, как можно было так легко расстаться с дорогой машиной.

За городом пережидаем, пока проедет автоколонна с пленными, тянущаяся на сборный пункт. Впереди в открытой легковой машине рядом с шофером сидит старый генерал с желтым пергаментным лицом в золотых очках. На заднем сиденье расположился наш разведчик в пятнистой куртке, на груди у него автомат и цейсовский бинокль.

В огромных грузовиках «демаг» сидят солдаты в форме мышиного цвета, молча глядят прямо перед собой. Колонну замыкают фуры, в которые запряжены першероны-тяжеловозы, везущие имущество немецкого санбата.

Вскоре нас останавливают женщины, бредущие из неволи. Они просят у нас хлеба.

– В каком мешке продукты? – обращается майор к власовцу.

Тот оживляется, даже веселеет:

– Правильно, майор, лучше своим отдать.

Шофер перегибается назад, сбрасывает на землю мешок, потом, подумав, второй.

– Берите, сестры! У фашистов набратое!

Старуха, стоящая всех ближе, начинает его благодарить, но женщины одергивают ее. Не того благодаришь, мать!

К вечеру мы были в Лиепае. Работала наша комендатура. В садике перед немецким госпиталем сидели в креслах раненые офицеры, выставив ноги в повязках, медсестры в белых наколках разносили ужин.

Сдав шофера-власовца в комендатуру, мы оставили под охраной часового машину с наклейкой на стекле «Суворовец». Майору нужно было разыскать знакомых, а