подаренным тобой «шмайсером», все было хорошо. Механик выложил его, регулируя аварийный выпуск шасси. Я не проверил, обнаружил пропажу, когда посадил горящий самолет в поле. Полез под сиденье, а там пусто. Два дня пробирались со стрелком к своим, прятались в посадках. На третий нас взяли спящих, избили до полусмерти. В итоге я оказался в Бухенвальде. Там познакомился с американскими летчиками-евреями, вместе рыли подземные цеха. С одним, Витольдом Сушевским, сошелся. Он был из Минска, говорил по-русски. Его родители после Первой мировой сперва перебрались в Польшу, а потом эмигрировали в США. Он и посоветовал мне переодеться в форму американского летчика, который умер в тоннеле. Якобы это я загнулся. Охранникам было все равно, а мне нет. Американцев кормили лучше, чем русских, благодаря этому, и выжил. После восстания, которое организовали наши, и освобождения меня вывезли вместе с американцами во Францию. Сразу выяснилось, что я не тот, за кого выдаю себя. У меня английский никакой. В лагере всего несколько фраз заучил, чтобы отвечать немцам. Мне предложили вернуться в СССР, но я вспомнил, что там ждет сдавшихся в плен, и отказался. Лучше пусть мои дети пишут в анкетах, что отец пропал без вести на войне, а не сидит в тюрьме, как враг народа. До весны работал на военно-воздушной базе возле Метца, а потом начали сокращать личный состав, и я оказался здесь, получил вид на жительство. Теперь работаю грузчиком и снимаю угол у нашего эмигранта, который умотал из Одессы в двадцатом. Вот такой вот я лузер, как говорят здесь, — закончил он рассказ.

— Ты даже не догадываешься, какой везучий! — сделал я свой вывод из его рассказа.

— А ты как здесь оказался⁈ — поинтересовался Боря Пивенштейн. — Я был уверен, что ты утонул на Аляске. На нашем аэродроме базировался полк на «Бостонах». Как-то я упомянули тебя, и они рассказали, что ты с похмелья пошел на охоту и не вернулся.

Мы как раз подъехали к отелю «Гудзон», в котором я останавливался, когда ночевал в Нью-Йорке.

— Тебе обязательно сегодня вернуться домой? — спросил я.

— Нет, завтра выходной, — ответил он.

— Тогда сниму здесь номер на двоих. Нам еще много чего надо обговорить, — предложил я.

В США мне не хватало человека, с которым мог бы поговорить по душам, не скрывая, кто такой, провернуть не совсем законное дело и даже совсем незаконное. Не то, чтобы я особо доверял Боре Пивенштейну, но, по крайней мере, я знал, чего ожидать от него, а чего нет. В этом плане с янки я ошибался чаще. Иногда думаешь, нормальный чувак, а у него вдруг из потайного ящичка вылезает целый букет пиндосовских заскоков. Я снял номер для двух летчиков, оставил там свое барахлишко, после чего мы пошли в ближайший французский ресторан, наводку на который дал портье. Там я заказал террин из говяжьих мозгов, говядину по-бургундски, фрикасе из индейки с шампиньонами, на десерт грушу в вине и две бутылку бордо урожая тридцать девятого года, который, по словам месье Тома, был хорош. Разговор предполагался долгий.

Для начала я рассказал, как стал американским военным летчиком, капитаном, ветераном и так далее, а теперь учусь в аспирантуре и подрабатываю в гражданской авиации. Про радиопьесы и киносценарии отложил на следующий раз, чтобы не перегрузить собеседника информацией.

— Всего этого я сумел добиться, благодаря хорошему знанию английского языка. Меня здесь считают своим, янки во втором поколении. Так что первое, что тебе надо — это научиться говорить более-менее сносно, — закончил я.

— Это я и сам понимаю, — сказал Боря. — Только когда учить английский и на что⁈ На работе так устаю, что ничего не хочется делать, а зарплаты хватает, только концы с концами сводить. Если доллар в неделю отложил — уже хорошо. Я собирался получить лицензию коммерческого пилота, окончив авиашколу, которая у нас на аэродроме базируется, но это стоит триста долларов, и на что-то надо жить три месяца, пока будешь учиться. Попробовал вспомнить молодость, щипнуть в метро лопатник. Навыки уже не те, чуть не попался. Так что плюнул на всё, живу потихоньку.

— Давай выпьем за то, что твоей тихой жизни пришел конец, — предложил я. — У меня на тебя большие планы.

121

Утром мы наведались в банк, где я добавил на свой счет две тысячи долларов из двух с половиной, которые привез, и открыли счет на имя Бориса Штейна, как теперь именовался одессит. Этот шлемазл раньше заходил в банк только для того, чтобы обналичить зарплатный чек. Затем мы съездили на метро, которое здесь называют сабвеем, в Манхеттен, в частную школу английского языка, объявление которой я нашел в утреннем выпуске газеты «Нью-Йорк стар».

Она располагалась на третьем этаже офисного здания: приемная, кабинет директора, учительская и пять небольших аудиторий. Обучение группами по шесть человек. Четыре урока в день. Десять долларов за неделю. Я оплатил за четыре месяца.

— Только не сачкуй, — потребовал я от Бори Штейна.

— Не буду, — пообещал он. — Упрусь рогом, но научусь говорить свободно.

— И не сиди в Бруклине в русской среде. Найди где-нибудь здесь подработку по вечерам и побольше общайся с носителями языка. Так быстрее выучишь, — посоветовал я.

Решив этот вопрос, поехали на аэродром. Мой самолет уже был загружен. Я пересказал дамам, приукрасив, историю русского полковника и поставил в известность, что нашел ему работу получше, что в понедельник Борис Штейн не придет.

Дальше мы отправились в «Нью-Йоркскую школу гражданской авиации», как громко назывались снятые в аренду кабинет, комната с двумя тренажерами, небольшая аудитория и восьмилетний учебный двухместный самолет «Т-6» по прозвищу «Тексан (Техасец)», похожий на облегченный «Ил-2». Владельцем, директором, учителем и инструктором в одном лице был Мэтью Хедли, капитан ВВС в отставке, ветеран войны с Японией в составе Тридцать восьмой бомбардировочной группы Пятой воздушной армии, кавалер трех «Воздушных медалей» и «Креста за выдающиеся достижения». Так было написано под его большой фотографией, висевшей на стене сразу у входа. Мы его нашли на летном поле рядом с самолетом с синими и белыми полосами и красными звездами, будто американский флаг порвали на куски, которые приклеили к фюзеляжу и крыльям. Мэтью Хедли только что вернулся из учебного полета. Это был невысокий светло-русый малый, который, слушая собеседника, наклонял голову вправо и смотрел снизу вверх, скосив голубые глаза.

— Я мог видеть тебя в Порт-Морсби? — спросил я, сделав вид, что мы раньше встречались, но не уверен в этом.

— Я там бывал, так что могли пересекаться, — ответил он. — Ты где служил?

— В