— Я не буду пить сок…

Говорил он негромко — вот почему Николай не услышал его раньше, но непрерывно, раз за разом.

— Я не буду пить сок… Я не буду пить сок…

Иногда мальчик подносил к глазам руки, но тут же опускал их обратно. Поймать его взгляд было невозможно. Остановившийся над ним и его бабушкой Николай почему-то оцепенел.

— Я не буду пить сок… Я не буду пить сок…

Сидевший рядом боец встал, покосился вбок, снова перевел взгляд на Николая, поднялся и молча ушел в сторону. Продвинулся вдоль полупустого ряда, прошел по узкому коридорчику в дальний угол убежища, снова сел там, уже почти невидимый.

Мальчик все так же произносил эту фразу, одну и ту же. Он не обращал внимания на остановившегося прямо перед ним высокого человека в военной форме и с оружием. Зато обратила его бабушка.

— Вы врач? — очень спокойным голосом спросила она.

— Да, — удивленно отозвался Николай. Такого он не ожидал. Эмблема на петлицах у него была редкая: РХБЗ, — знак «biohazard» на фоне струй фонтана и почему-то в шестиграннике. А не медицинская «чаша со змеей».

— Третий день уже вот так, — так же спокойно объяснила женщина.

— А как вы догадались?

— В смысле про врача? Похожи…

Он не знал, что сказать, и только кивнул.

— А это все время вот. Третий день, как я уже сказала.

Спокойствие женщины выглядело страшновато. Николай постарался тоже успокоиться и включить профессионализм. Это — то, что происходило перед ним — было мелочью, не имеющей отношения к нему теперешнему. Этим должны заниматься профессионалы, а не он.

— Раньше соком утешали?

— Угу…

С потолка сыпались бетонные пылинки. В уши продолжало толкать воздухом. Дышать становилось все труднее. Он покачал головой. Что же, и так вот бывает. Когда ребенку было плохо или обидно, его утешали вкусненьким. Иногда он отказывался, чтобы все поняли, как перед ним виноваты… И вот никакого сока нет, а привычные слова не помогают… И все плохо.

Он кивнул несчастной женщине и пошел дальше через пространство, частично заполненное людьми разного возраста, провожающими его взглядами. Пожилые мужчины, пожилые женщины, молодые женщины, подростки обоего пола. Еще один ребенок, опять мальчик схожего возраста, с мамой лет двадцати пяти. Этот просто хнычет, тихо и жалобно. Устало. Мама слышала произошедший минуту назад диалог, уловила, что он врач. Как и первая женщина, объяснила сама. Ребенок не понимает. Кронштадт бомбят всего в четвертый раз. В первый не считается, потому что тогда ударили только по кораблям в гавани. Про жертвы среди населения было известно мало, но они явно были: в очередях за продуктами называли конкретные адреса, по которым находились разрушенные дома. Вовсе не все оружие, которым город наказывали за нахождение в нем военных моряков, было «высокоточным». Лично она видела только одну раненую — и ту не осколками, а выбитыми стеклами. Почему-то новые пластиковые рамы держали стекла гораздо хуже, чем деревянные, видевшие еще ту войну. Даже если заклеивать их бумажными или пластиковыми лентами. После второй бомбежки она начала уходить в убежище — каждый раз было недолго, а не как сейчас… А в подвале ребенок все время плачет, и сил уже нет успокаивать.

Николай наклонился, осторожно взял ребенка за обе ручки, попытался заговорить привычным врачебным голосом, каким столько лет говорил с больными людьми. И тут же хныканье — и так-то ставшее громче, когда ребенок понял, что говорят о нем, — перешло в настоящий плач. Говорить ребенок умел и плакал со словами — и слова эти были настолько просты, что от них чуть не остановилось сердце. Ребенку было плохо и страшно. Он не хотел часами сидеть в полумраке, когда снаружи воют сирены и трясет и пыль лезет в глаза. Он хотел смотреть мультфильм «Смешарики», а потом играть на мамином планшете и чтобы мама готовила вкусное, а не как сейчас. И печенье он тоже хочет, а мама не дает. Ребенок знал, что если некоторое время хныкать, то мама в конце концов обязательно сделает все, как он хочет, но вот уже который день мама все время злая и больше его не любит, и он не понимает почему… Но что Николаю понравилось — если во всем этом могло понравиться хоть что-то, — это то, что к концу своего рассказа ребенок не разрыдался, как должен был, а разозлился. Заявив сидящему перед ним на корточках военному, что тот страшный и от него плохо пахнет. И потребовав, чтобы тот ушел от него и мамы! Криво улыбнувшись обоим, Николай сделал, как сказано. Посоветовав пацану и дальше защищать маму. И постаравшись не выразить даже в этом полумраке смущения на лице: да, от него действительно плохо пахло. И он почти наверняка мог показаться страшным: умершие на его руках люди будто глядели сейчас вокруг из-за его плеча, стоя сзади него.

Еще экземпляр: девушка, возле которой вообще никто не сидит, ни рядом, ни напротив. Длинные волосы, вроде бы каштановые, от пыли их защищает светлый берет. Очень качественная и недешевая одежда. Очень значительное и умное лицо. Таких обычно можно встретить в центре Питера на пути куда-нибудь, куда тебя не пустят. Причем вовсе не обязательно на пути из бутика в шейпинг-клуб. Может быть, из офиса в дорогой ресторан со входом «по заказу». Посмотрела на приближающегося с надменностью.

— Как дела? — мрачно поинтересовался Николай.

— Еще один псих, — брезгливо ответила девушка, сморщила нос и постаралась отвернуться.

— Это почему это псих? — не понял он, даже не обидевшись. Ну да, побегала бы ты под таким грузом, да столько времени. И под железным, и под психологическим. От тебя тоже не «Опиумом» бы пахло.

— Да вы тут вообще все психи, — чуть более спокойным голосом ответствовала девушка. Формулировка была почти по Фрейду, а интонации Николай узнал: слышал такие уже, и много раз. От людей, которым мало того, что они считают быдлом всех окружающих. Им нужно еще, чтобы те с этим согласились. Процесс объяснения этого очевидного тезиса очередным недоумкам — он сам по себе удовольствие.

— Играете тут непонятно во что… Все вместе…

Он молча ждал продолжения: опять же потому, что знал, как это бывает. Проходил. Первые раз двадцать бывало удивительно больно. Выиграть в такую игру невозможно, но ему хотелось оценить этот конкретный случай. В данных нетрадиционных обстоятельствах.

— Ну? Чего вылупился? Иди отсюда, придурок!

Он улыбнулся, и девушку это резко и тяжело взбесило. Все же она была чуть постарше, чем ему показалось сначала. Просто из-за ухоженности. Не 26–27 лет, а все 30, наверное. Но все равно еще больше «девушка», чем женщина и тем более «тетка». Не беременела, не рожала.

Девушка четко и ясно объяснила Николаю, что он быдло, хам и дерьмо, вместе со своей формой, звездочками на погонах, оружием в руках и вонью от всего этого, вместе взятого. Он слушал и только кивал в особенно выразительных местах. Это все было «снаружи». Внутри же было то, что девушка полагала, что все окружающее ее сейчас — инсценировка. Причем поймите правильно, это не был шизофренический бред в стиле «вы все сговорились, и меня разыгрываете/надо мной издеваетесь». Дело было интереснее. Девушка полагала, что никакой войны нет, а есть огромная провокация ФСБ и армейских спецслужб. Привлекших огромные силы и средства: тысячи даже не ряженых, а самых настоящих военных, десятки самолетов и вертолетов, десятки телеканалов для того, чтобы оболванить народ еще больше. Внушить ему, что на них напали, хотя совершенно ясно, что это невозможная ерунда, бред! И все для того, чтобы уже окончательно установить в стране диктатуру. И вот теперь огромное число людей в этом активно участвуют, а остальные в это верят, потому что идиоты и не могут провести банальнейший анализ. Что мозгов не хватает, это понятно. Но хоть животных инстинктов должно же на что-то хватить? Ну нельзя же так совсем уж! Сразу же включаться в игру, с первого же посыла чужих дядей! Ну надо же и своей головой немного думать, размышлять: зачем Путин все это делает? Зачем он это организовал? Для чего ему и его людям все это нужно! И ответ тут же станет ясным, даже тупому!