Затем события сорвались ураганом. Вдруг кто-то в доме закричал. Посыпались какие-то горшки и прочая посуда. Окошко брызнуло зелёными осколками и вылетело прочь, оттуда, прикрывая голову руками, рыбкой вынырнул Родригес, рухнул в снег. Следом из дверей, как мячик, выкатился Санчес, закарачился, отпрыгнул в сторону. Оба были без оружия (во всяком случае — без алебард). Родригес, едва лишь приземлился, тотчас же вскочил на четвереньки и с низкого старта рванул бегом по дорожке. Не добежав до Смитте и монаха, развернулся, выхватил кинжал и замер в стойке. Хосе, опомнившись, рванул на помощь. «Назад! — оскалив зубы, фальцетом выкрикнул Родригес. — Назад! Держи дверь!».

В доме что-то грохнуло опять, и на пороге дома показался... Анхель. Взъерошенный, без каски и с ножом в руке, он остановился там и обвёл поляну безумным взглядом, всматриваясь в темноту.

— Где они? — крикнул он, обращаясь как будто бы сразу ко всем. — Mildiables, где эти трое?!

Михель вздрогнул, стиснул скользкую от пота рукоять ножа и торопливо огляделся. Никого из посторонних не было ни рядом, ни поблизости. Края поляны серебрились белизной нетоптанного снега.

Анхель шагнул вперёд. Взъерошил волосы рукой. Плюнул на снег.

— Caramba! Прозевали!

И тут брат Томас, молча и сосредоточенно молившийся, вдруг медленным движеньем поднял руку, указуя в сторону горняцкой хижины, и равнодушным, сонным, неживым каким-то голосом сказал: «Вот они», и пелена упала.

Михель ахнул: больше не было ни Санчеса, ни Анхеля, и ни Родригеса.

Был парень — давешний рыжий ведьмак, стоящий на пороге дома. Кинжал в его руках засеребрился, вытянулся и явился взорам стражников как меч.

Вместо Родригеса перед монахами и Михелькином теперь стояла девушка с ножом. Та самая, которую они искали.

А тот, который «Санчес», сделался мальчишкой.

Михель настолько растерялся, что совершенно оцепенел, да и все остальные на поляне — тоже. Киппер ахнул и невероятно громким образом испортил воздух. Хосе-Фернандес торопливо крестился, уронивши алебарду лезвием в колючий снег.

А в следующий миг мальчишка и девчонка бросились бежать.

Не сплоховал один лишь Мануэль. Ещё до штурма маленький испанец утвердил своё заряженное серебром оружие на воткнутую в снег рогатину, и, как только с Анхелем совершилась эта странная метаморфоза, тотчас же направил стволы на него. Одно короткое мгновение они смотрели друг на друга, — синие глаза лесного травника и чёрные зрачки железной аркебузы. Потом испанец тронул запальную полку концом фитиля.

Громыхнуло. Мануэль дёрнулся, как от пощёчины. Дым всклубился белым облаком, обволок солдата и монахов рядом с ним. И только Михель видел, как травник, сделавший было движение им навстречу, крутанулся в снег и замер недвижим.

Лишь губы шевельнулись.

— Третий... — с тихим удивлением сказал он, посмотрел на развороченную грудь и уронил затылок в снег.

Глаза его закрылись.

А дурачина Смитте вдруг весь выгнулся и запрокинул голову назад, и засмеялся радостно и звонко, как младенец, которому показали «козу».

Тем временем Мануэль, не обращая ни малейшего внимания ни на простёршегося травника, ни на дурацкий смех, в два шага развернулся вкруг рогули к лесу передом, к избушке — задом, и стал выцеливать вторым стволом бегущих к лесу мальчика и девушку. Мгновение помедлил, выбирая из двух спин одну, нацелил на мальчишку, двинул фитилём...

И с руганью рухнул на снег.

Что-то большое, растрёпанное и взъерошенное рухнуло на Мануэля сверху, сбило с ног, и они сцепились в рукопашной. Неведомое существо визжало, рвало ворот куртки, пытаясь добраться до горла испанца, потом вдруг вырвалось, подпрыгнуло, как андалузский гриф, взмахнуло тряпочными крыльями и исчезло так же неожиданно, как и появилось, только на снегу остались два непарных башмака огромного размера. Мануэль вскочил на правое колено, ругаясь, сдёрнул с упавшей шляпы фитиль, подхватил аркебузу, крякнул от натуги, приподнял её стволами в небо и выпалил.

Должно быть, пороху он во второй ствол положил побольше из расчёта увеличить дальнобойность. Грохнуло так, будто обвалился потолок, всем рядом стоящим заложило уши. Из ствола вырвался сноп пламени, отдачей испанца отбросило на спину, и он опять упал.

Пуля ушла в темноту. Бесконечно долгое мгновенье ничего не происходило, потом послышался нарастающий свист, и с неба в снег с тяжёлым шлепком упала большая высокая шляпа.

Только шляпа.

Больше ничего.

Мануэль перевёл безумный взгляд с монахов на безжизненное тело травника, потом обратно, бросил в снег разряженную аркебузу, подбежал к травнику и наклонился над ним. Одно мгновение смотрел на меч в его руке, потом одним движеньем вывернул его из судорожно сжатых пальцев и с клинком наперевес устремился в погоню. Через несколько секунд он скрылся в лесу.

Оцепенение спало как-то сразу; все сорвались с места, забегали и заругались. Один Михелькин стоял и таращил глаза.

— Чего стоишь, фламандская рожа? — прокричал ему Киппер, пробегая мимо. — А ну, скорей в погоню! Schnell, schnell, schnell, zum teufel! Мы ещё успеем их догнать!

Михелькин растерялся.

— А как же Лис?

— Потом! Потом!

Смитте бросили на поляне.

Ночь застила глаза, хлестала ветками. Михель мчал, не разбирая дороги, проваливаясь по колено в снег и по возможности держа перед глазами спину Киппера. В весенней мороси дышалось тяжело. Пробежав шагов примерно сто, сто пятьдесят, все четверо столкнулись с Мануэлем и остановились.

Маленький испанец был бешен и зол, сверкал лысиной и дышал так тяжело, как будто два часа плясал фанданго. Шапку свою он где-то потерял. Клинок трофейного меча сверкал, искрился и подёргивался, как живой.

— Mierda[85]! — нервно выругался Мануэль и в ярости топнул ногой. — Ищите их! Они не могли уйти далеко, они где-то рядом... Брат Томас... Отец Себастьян...

— Следы! — крикнул откуда-то справа Хосе-Фернандес. — Здесь следы! Эти твари бегут к большой поляне!

И снова — ночь и бешеный бег в никуда. Михель потерял ощущение времени. Хосе-Фернандес был неправ: следы не пришли на большую поляну, — они обогнули её стороной, петляя то вправо, то влево. Предательский снег выдавал все движенья сбежавших детей. И когда преследователи выбежали на ещё одну лесную прогалину, и свет недополной луны осветил сидящую на ней без сил беглянку, как-то не сразу осознали, что она одна.

Девушка сидела прямо на снегу, не поднимая лица. Две неровные цепочки глубоко проваленных следов вели к ней и терялись возле ног. Дальше не было ничего.

Отец Себастьян остановился, оперся рукой о дерево, другой рукой потрогал сердце.