Партийный организатор вошел в просторную прихожую, в центре которой на дубовом паркете лежал толстый персидский ковер. Харви Уоррендер указал ему на стул с высокой прямой спинкой:

– Пальто бросьте сюда, – распорядился он и, не дожидаясь Ричардсона, направился через прихожую к открытой двери.

Ричардсон выскользнул из своего тяжелого пальто и последовал за ним.

Приостановившись у двери, Уоррендер кивком пригласил Ричардсона пройти в просторный квадратный кабинет. Три его стены были от пола до потолка заставлены книгами, многие из которых, заметил Ричардсон, щеголяли дорогими переплетами ручной работы. Центр четвертой стены, обшитой дубовыми панелями, занимал массивный камин. Какое-то время назад в нем, видимо, разводили огонь, но сейчас на решетке осталось только несколько едва тлеющих обугленных поленьев. Ближе к одной из стен стоял полированный письменный стол темного дуба, по комнате было расставлено несколько кожаных кресел.

Над камином находилась доминировавшая над всем остальным достопримечательность кабинета.

В дубовой обшивке была устроена прямоугольная ниша, а в ней, иллюминированный искусно скрытой подсветкой, висел портрет молодого человека в форме военно-воздушных сил. Это была точная – только увеличенная – копия картины, помещавшейся в офисе Харви Уоррендера.

Основание прямоугольника образовывало полку, и на ней лежали три предмета: маленькая модель – копия бомбардировщика “москито” времен второй мировой войны, сложенная карта в пластиковом планшете карманного размера и – между ними – выцветшая офицерская фуражка с потускневшей кокардой. Внутренне содрогнувшись, Ричардсон вспомнил слова Милли: “Что-то вроде храма”.

Харви Уоррендер сказал близко из-за его спины:

– Это мой сын Говард.

Тон министра заметно смягчился, от него забористо пахло виски.

– Да, я так и подумал, – ответил Ричардсон, у него появилось ощущение, что его вынудили стать участником ритуала, обязательного для всех посетителей. Вот как раз с этим ему и хотелось покончить как можно скорее.

Однако Харви Уоррендера уже было не удержать.

– Думаю, вас заинтересовали эти вещи под портретом. Они принадлежали Говарду. Я потребовал, чтобы мне прислали все, что было при нем, когда его убили в бою. У меня их целая коробка, и каждые несколько дней я произвожу на полке кое-какую перестановку. Завтра вот уберу модель самолета, а вместо нее положу карманный компас. На будущей неделе заменю карту на бумажник Говарда. Только фуражка по большей части остается на своем месте. Мне иногда кажется, что сын вот-вот войдет в эту комнату и наденет ее по всей форме.

"Ну что на это ответить? – подумалось Ричардсону. – Интересно, много ли еще таких, кто, подобно Уоррендеру, стал жертвой невероятнейшей мороки, заблудился в собственной памяти? Немало, если верить слухам”.

– Славный был мальчик. Прекрасный характер, и погиб героем. Полагаю, вам приходилось слышать, – сказал Уоррендер и добавил неожиданно резким и требовательным, чуть ли не угрожающим тоном:

– Не могли вы не слышать!

– Ну… – начал было Ричардсон и умолк. Он чувствовал, что все, что бы он сейчас ни сказал, уже не остановит надвигающегося потока воспоминаний.

– Они участвовали в воздушном налете на Францию, – министр по делам иммиграции по-прежнему пьяно комкал слова, но голос его потеплел, было заметно, что историю эту он пересказывал уже много раз. – Летали на “москито” – двухместных бомбардировщиках, да вот взгляните на эту модель. Говард мог не лететь. У него уже было более чем достаточно боевых вылетов. Но он вызвался добровольцем. Его назначили командовать эскадрильей.

– Послушайте, а не лучше ли нам… – вмешался Ричардсон. Надо прекратить это сию же минуту, решил он, это же невыносимо…

Уоррендер даже не заметил, что его перебили. Бас его окреп и заполнил кабинет торжественным рокотом.

– Только благодаря Говарду налет увенчался успехом. Несмотря на массированную противовоздушную оборону, они поразили цель. Это, знаете ли, у них такой термин – “поразить цель”.

Понимая, что он бессилен что-либо предпринять, Брайан молча слушал повествование министра.

– На обратном пути самолет Говарда был подбит, а мой сын смертельно ранен. Но он продолжал пилотировать.., искалеченный бомбардировщик.., борясь за каждую милю.., сам умирая, он пытался спасти штурмана. Голос Уоррендера пресекся, он пьяно всхлипнул. “О Боже, – взмолился про себя Ричардсон, – Боже милостивый, прекрати эту муку”. Но это был еще не конец.

– Он дотянул домой.., и посадил самолет. Штурман остался жить, а Говард.., умер. – Голосом, в котором теперь звучали желчные, сварливые нотки, Уоррендер продолжал:

– Его должны были бы посмертно наградить “Крестом Виктории”. Или как минимум “Крестом за летные заслуги”. Мне порой кажется, что ради Говарда я должен этого добиться.., даже теперь…

– Не вздумайте! – почти выкрикнул партийный организатор. – Не ворошите прошлое.

Министр иммиграции залпом осушил свой стакан. Словно спохватившись, бросил Ричардсону:

– Если хотите выпить, налейте себе сами.

– Спасибо. – Ричардсон повернулся к столу, где на подносе стояли стаканы, ваза со льдом и бутылки. Да, сейчас хороший глоток как нельзя кстати.

Ричардсон щедро плеснул в стакан виски, добавил лед и имбирный лимонад. Обернувшись, он увидел, что Харви Уоррендер сверлит его пристальным взглядом.

– А вы мне никогда не нравились, – заявил министр по делам иммиграции. – С самого начала.

– Сдается мне, что не вам одному, – пожал плечами Брайан Ричардсон.

– Вы были человеком Хаудена, – стоял на своем Уоррендер. – Когда Джим предложил сделать вас одним из лидеров партии, я возражал. Думаю, Джим рассказал вам об этом, стараясь настроить против меня.

– Нет, – покачал головой Ричардсон. – Даже словом не обмолвился. Не думаю, чтобы он хотел настроить меня против вас. Зачем ему это?

Неожиданно Уоррендер спросил:

– А вы-то что во время войны поделывали?

– О, был в армии некоторое время. Ничего особенного. – Ричардсон не стал утруждать себя воспоминаниями о трех годах в пустыне, в Северной Африке, потом в Италии, о тяжелых боях, может быть, одних из самых ожесточенных за всю войну. Бывший сержант Ричардсон теперь редко заговаривал о том времени, даже с близкими друзьями.

– Вот в чем беда с такими, как вы, у кого кишка тонка. Вы-то все выжили. А самые достойные… – взгляд Харви Уоррендера устремился к портрету, – ..многие из них не дожили…

– Мистер Уоррендер, – предложил Ричардсон, – не могли бы мы присесть. Мне нужно поговорить с вами кое о чем.

Ричардсону не терпелось покончить со всем и броситься прочь из удушающей атмосферы этого дома. Впервые он усомнился в здравом рассудке Харви Уоррендера.