это можно как угодно: но только нормальный человек не мог бы сделать такого, как бы второй ни был не прав или виноват.

Впервые, почуяв запах ненормальности в своем собственном существе, с которым я не могла уже расстаться, которому не могла отомстить, которое не могла наказать и – самое ужасное, – которым я не могла управлять, хоть не теперь, но вот вчера, например, – я лежала, не двигаясь, и понимала, что все это заходит слишком уж далеко, что все очень серьезно, что надо бы срочно что-то предпринять.

Я мягко плавала в его сильных объятиях, в тепле его близости. Тончайшая, нежнейшая утренняя возня. Серые глаза, окруженные сетью морщин. В зрачках отражается солнце. Сейчас, по крайней мере, мне ничего не грозит.

«Это все на очень короткий срок, – как будто силился сказать мне какой то голос. – Надо, надо, обязательно надо что-то предпринять». – «Что же я могу предпринять? – бессильно отозвался другой голос, я перебирала в уме все возможные варианты. – Что же я могу предпринять?» – говорит тот же голос, не дождавшись ответа.

И я нырнула в мускусную густоту его бороды, в запах жизни, исходящий от его крепкого, скалоподобного тела.

Это были упоительные минуты… но над всем уже висело чувство какой-то неминуемой обреченности. Я пыталась не думать об этом. Это «что-то ужасное», если и должно было случиться, то, во всяком случае, не в ближайшие часы и, скорее всего, не сегодня. А может, и вовсе ничего не случится. Может быть, поможет Бог… все образуется?

* * *

Давай порассуждаем. Как учил Моисей? Проанализируем. Вариант первый: допустим, я действительно больна.

Допустим, что-то неладное с моей психикой. Тогда возникает вопрос: почему я двинулась? Что послужило причиной? Ведь ничего не происходит просто так. Почему???

Если верить тому же Моисею, то в 1982 году, когда я впервые пришла к нему, он сказал мне, что я абсолютно психически здоровый человек. Почему-то мне хочется верить Моисею: зачем было ему мне врать? Итак, еще в 1982 году, всего семь лет назад, я была еще нормальным человеком…

Я снова задумываюсь…

Была или не была??? Ты уже ходила к Моисею… это уже само по себе говорит о том, что, как минимум, предрасположенность к сдвигам уже была. Но он, Моисей, сказал: «Вы абсолютно психически здоровы. Вы не больны, просто вы гиперчувствительный человек».

И еще он научил меня, что все мои реакции – это лишь следствие какой-то причины, на которую я реагирую на уровне подсознания, а сознание объяснить, на что именно я реагирую, может далеко не всегда.

Возможно, что я, как «гиперчувствительный» человек, улавливаю какие-то сигналы, которые Гарик мне посылает, которые сознание мое не может уловить, а подсознание своими сверхчувствительными локаторами эти сигналы улавливает. Вот и выходит, что объективных причин для моего безумия, как будто бы нет, а на самом деле они есть, только уловить и объяснить их себе я не могу.

Может быть, изменяя мне, Гарик излучает некую энергию, которую я чувствую, но ни разу не поймав его, объяснить себе никак не могу?

Я задумываюсь снова.

Мне кажется, что Гарик не изменяет мне. Мне даже кажется, что я знаю, что он любит меня. Ведь, если бы не любил, то зачем я ему нужна? Что я – дочь его начальника? Или я миллионерша какая-нибудь? Зачем я ему? Зачем ему терпеть все эти мои причуды? Умом я все это понимаю, но есть нечто более тонкое и чувствительное, чем ум и логика. Моисей называл это «нечто» подсознанием. Подсознание во мне просто жарится на сковородке. Отчего? Почему? Объяснения, как ни ищу, на обозримом горизонте не вижу.

* * *

Сознание мое способно идти только чисто логически: оно подозревает нескольких скрытых врагов. Однако подозреваемый еще не есть обвиняемый. Подозреваемый первый: тайные сексуальные похождения Гарика. Подозреваемый второй: Гарик тайно любит свою бывшую жену, и его так заклинила нанесенная ею травма, что он не может уже раскрыться ни для какой другой женщины. Третий враг… С третьим врагом дело совсем не для простого сознания. Любой нормальный человек, послушав меня, содрогнется и скажет: сумасшедшая. А не сумасшедшая! Только все это очень трудно поймать за хвост.

Среди его старых рисунков очень много на одну и ту же тему: бородатые мужики истязают, избивают, пытают голых женщин. Он сам рассказывал, что еще в школе, на уроках, любил рисовать мужиков, насилующих и мучающих женщин. Случайность? Ничего не случайность. Видно, это доставляло ему особенное удовольствие. Она испытывает боль, а он от ее мучений – оргазм или что-то близкое к этому. Есть такие извращенцы. Даже, помню, был какой-то фильм на эту тему.

У нас все это не физически, а морально. Он мучает меня морально, и вполне может быть, это доставляет ему глубокое наслаждение. Простым глазом не различить, не увидеть, как именно или чем он меня мучает, ничего не видно, а я это только чувствую.

Гарик смеется надо мной. Он говорит: «Цукца цуствует, – это не почва. А реально ничего нет. Вот какие ты мне реально можешь выдвинуть упреки? Никаких. Ты меня поймала на измене? Нет. Откуда эта бешеная ревность? Это все твоя больная фантазия».

Я часто задумываюсь еще и над тем, что мою «больную фантазию» и «больную голову» он все-таки терпит не зря. Я понимаю и сама, что все, что происходит, это уж слишком… и терпит он это все, увы, не потому, что, несчастный, так сильно меня любит, а потому что в глубине души, понимает, что виноват в этом сам. Знает собака, чье мясо съела.

Размышляешь, размышляешь… так размышлять можно сколько угодно, а ведь реального ответа я не знаю.

Мне иногда кажется, что он скрытый садист. Все эти его рассказы о деликатесах в виде живой обезьяны, которую подают на стол связанной, и вскрывают ей череп, то, какое наслаждение ему приносит моя реакция на подобные рассказы, все эти фильмы, которые он, возможно, специально выбирает так, чтобы меня ранить… С виду посмотришь: я садистка, порю его ремнем. А я только одна и знаю, что садист он, и до маразма доводит меня – он!

Только объяснить этого я никому не смогу. Даже себе не могу. Я и сама сомневаюсь. Надо признать, что если он и садист, то на редкость утонченный и изощренный садист. Такого не поймаешь.

В Нальчике у меня была в детстве подружка Томка. Когда мы с ней играли, если я не уступала Томке игрушки, которые она хотела, она ухитрялась так незаметненько, но пребольненько