работа. Он стоял, склонившись над открытым багажником, всецело поглощенный укладыванием второй скульптуры. Он не смотрел сюда. Как обычно. Он никогда не смотрел в мою сторону.

Я летела к холодильнику, как подавившийся костью бежит за водой. Еще минута, и наступит конец! Но вот добежала. Дрожащими руками схватила бутылку. Булькая, полилась в стакан прозрачная ненавистная жидкость. Отмерив себе вдвое больше обычного, я выпила все залпом, и в следующую минуту поняла, что пропала безвозвратно, что водка мне уже не поможет.

Необходимы были более серьезные меры спасенья. А нужно ли оно вообще – спасенье? Снова во мне были две меня: одна – безумная, властная, доминирующая, любой ценой жаждущая избавления от боли; другая – в отдаленье, вытолкнутая первой, но трезвая, осознающая, что первая сейчас в припадке может совершить непоправимое, роковое, понимающая, что другой жизни не будет, лихорадочно ищущая меры, как утихомирить и обуздать безумную.

Столкновение этих двух отбросило мое тело к телефону. Меня колотило так, что приходилось несколько раз набирать уже хорошо известный мне телефон «скорой помощи». По многократному опыту предыдущих ссор я уже хорошо понимала – лучше сразу, подобру-поздорову, отдаться в надежные руки медперсонала, чем все равно рано или поздно позвонить ему или, потеряв контроль над собой, натворить что-нибудь ужасное.

Я что-то говорила. Голос что-то отвечал, что-то спрашивал. Я что-то отвечала. В продолжение всего этого времени я с неумолимой скоростью летела в пропасть.

Повесив трубку и поняв, что рядом со мной все еще никого нет, я вдруг вспомнила о маме. Это был единственный человек, способный прилететь быстрее «скорой помощи». Но позвать ее сейчас было все равно, что убить ее. Однако не позвать ее сейчас было гораздо опасней.

Телефон не отвечал.

Значит, так суждено. Случайностей не бывает. Я повесила трубку, но тут же снова сняла ее и стала набирать еще какие-то телефоны. Мне страшно было повесить трубку, как будто после этого ждала меня страшная, неумолимая бездна, над которой на лету повисла я, зацепившись за волосок телефона.

Какие-то голоса, записанные на пленку, говорили мне, что их сейчас нет дома, но если я оставлю свое имя и номер телефона, они обязательно перезвонят. Какие-то голоса просто отвечали: «Алле!» – и я понимала, что все это уже бесполезно. Бросив трубку, я встала и, чувствуя, как все предметы в комнате дребезжат и шатаются, как во время землетрясения (не то эффект водки, не то состояние души), как все кружится, страшно, адски, увлекая меня во что-то холодное и ужасное, откуда назад уже возврата нет, я, все еще двигаясь по какому-то необъяснимому инстинкту, выскочила в коридор. Лифт стоял здесь же, на шестом этаже. Я спустилась вниз и выбежала на улицу.

Вобрав в себя пустоту того места, где еще несколько минут назад стояла его машина, я полетела вперед по улице. Светило солнце. В воздухе было легко, как в сновидениях! При виде пустого паркинга я снова отчетливо увидела его спокойную, равнодушную голову, склоненную над своей скульптурой, и еще раз окончательно поняла, что надежды нет, что все кончено. По залитой солнцем дороге неслись с деловитой скоростью нескончаемые автомобили: в одну и в другую сторону, мимо друг друга. Солнце, чудесный воздух, наводящая ужас каша моего отмучившегося тела, разорванная одежда, вываленные кишки, мухи, Гарик, пробирающийся через неправдоподобно освещенную солнцем толпу… плачущая, безутешная мама… мама… мама…

Вдруг, я повернулась и с еще большей скоростью побежала назад в дом, не доверяя себе, желая спрятаться поскорей от ужасного импульса.

У входа в подъезд кто-то остановил меня, преградив мне дорогу.

Я подняла глаза и увидела двух полицейских.[101]

Они что-то спросили меня; наверное, о том, не я ли вызывала «скорую помощь». Я сказала, что я.

– Проведите нас в свою квартиру, – хозяйски официальным тоном сказал один из них.

На шестом этаже я увидела, что двери своей квартиры я оставила незапертыми, а ключи оставила внутри.

Я смутно чувствовала, что не представляю сейчас привлекательного зрелища. Я была отвратительна сама себе, пьяная, как свинья, злая, как осенняя муха.

Полицейский о чем-то спросил меня: по-видимому, он хотел заставить меня говорить. Я сказала, что у меня нет сил о чем-либо говорить и что, если они не желают оказывать мне помощь, они могут идти.

– Ах, так! – сказал полицейский и встал. И они оба вышли, хлопнув дверью.

В первую минуту я было не поверила, что они ушли. Как-никак, это были официальные работники «скорой помощи».

Я постояла с минуту, прежде чем осознала, что они действительно ушли. Затем… я уже знала, что делать. Медленно, спокойно подошла к холодильнику и выпила еще более приличную дозу, чем прежде. Без этого я не могла решиться на что-либо радикальное.

После этой дозы я почувствовала, как мир тонет, как свет меркнет, и уже возвращалась в саму себя обрывками: минутами я и мир присутствуем, минутами ничего нет. Помню еще обрывками путь из кухни в спальню, через зал. Помню обрывки гигантских стен в зале. Помню манящую мягкую белизну воздуха, влекущего из окна шестого этажа. Помню, что, несмотря на все это, о Господи, несмотря ни на что, я все-таки помнила, что жизни больше не будет и что я сейчас в невменяемом состоянии. Помню невольное примериванье глазом, сможет или не сможет тело беспрепятственно упасть через извилины пожарной лестницы. Помню бурую, пеструю смесь, хлынувшую на белую занавеску, помню запах и пудру пыли, переходящей с досок пола ко мне на лицо, помню страшные судороги, боль, которая, наверно, бывает в агонии…

* * *

…Я очнулась от ощущения нестерпимой боли.

Первое, что я почувствовала, очнувшись, была все та же невыносимая, прожигающая боль. Во рту у меня пересохло, и в висках стучало так, как будто отряды военных били меня сапогами по голове. Я с трудом приподняла голову, чтобы увидеть, где я. Я лежала в постели. Это была моя комната. Я была укрыта одеялом. Рядом в кресле сидел Гарик. Взрыв боли прожег меня с новой силой при виде его. Внутри меня болело так, как будто меня жгли там раскаленными ножами. Мне хотелось кричать, я заметалась на постели.

Гарик встал, положил книгу и подошел ко мне.

– Что ты, малыш?

Я отвернулась. Ох, как больно было мне видеть это лицо, эти глаза, еще так недавно заключавшие для меня жизнь.

– Дай воды, – попросила я.

Я услышала за спиной звуки его спокойных мягких шагов, шум воды в ванной.

Лицо мое, казалось, было стянуто, как кожа на барабане, все внутри горело, как будто избитое, в волдырях.