к тебе с просьбами о таком дерьме, с каким ты и близко не сталкивался. У людей, которые не нюхали Настоящей Жизни, автоматически формируется в голове этот шаблон: поскольку сами они никогда не переходили границу дозволенного, всякий, кто позволяет себе выходить за тесные рамки их социального круга, сразу становится «загадочным» и далее по тексту.

Руни спросила, как скоро я смогу найти подпольного врача.

– Чего-оо?

Она повторила, с эдакой очаровательной прямотой. Для нее все было очевидно: Спайдер Маркэм, житель подпольного мира, водящийся с обитателями гетто, бандитами и дешевыми шлюхами – именно тот человек, к которому нужно обратиться, если тебе понадобился мясник.

– С какого хрена ты решила, что я знаю такого врача?

– А что, не знаешь?

– Конечно, не знаю. Я же не идиот вроде Ричарда Гора, я знаю, как предохраняться. От меня в жизни никто не залетал, а значит, и врачей таких мне знать неоткуда.

Я посмотрел на Руни с нескрываемым раздражением, а она недоуменно уставилась на меня в ответ. Я ее не убедил. Она подумала, что я просто скрываю свои связи по вполне понятным причинам.

– Ты мне не веришь, так? – все это начинало меня выбешивать. А тут еще и Дженни со своим несчастным лицом и растущим пузом.

– Но ты же можешь позвонить кому-нибудь из своих стремных друзей?

Тут меня прорвало почище неисправной скороварки.

– Ты издеваешься, что ли, Руни? Кому позвонить? Каким-таким «стремным друзьям»? – Лицо у меня так горело, что жар даже во рту чувствовался.

Она посмотрела на меня осуждающе.

Короче, я позвонил Кэнди.

Кэнди был бойцом в некой организации, объединенной общими интересами. Названия у них не было. Это однозначно не преступный синдикат. Про них можно сказать «группа» или «парни» или «эти», но точно не синдикат. Для начала Кэнди был греком, а не сицилийцем, хотя делишки проворачивал довольно темные, врать не буду.

Кэнди собирал деньги с подпольных лотерейщиков восточного Лос-Анджелеса, и я своими глазами видел, как его трехсотфутовая туша легкой походкой балерины заходит в магазин и через секунду наводит там шороху почище термитной бомбы.

«На этой неделе было много выигрышей, – начинает изворачиваться владелец магазина. – Прибыли совсем никакой. Всю сумму мне не наскрести, как насчет половины сейчас, а половины – на следующей неделе?»

На это Кэнди, который лишь слегка уступает габаритами Этне, набирает в легкие воздух, раздувается, как голубь, чуть не вдвое увеличиваясь в размерах, и тихим голоском полупридушенного младенца отвечает:

«Энджи, будь добр, приготовь деньги, а то мне придется сделать тебе больно. Я серьезно говорю».

Все бросаются врассыпную, а владелец лезет в секретную заначку под прилавком и достает причитающееся.

В общем, я позвонил Кэнди, потому что он, наверно, самый добрый парень из всех, кого я знаю.

– Привет, – начал я. Не вот чтобы впечатляющее начало, но больше мне в тот момент ничего в голову не пришло. – Слушай, тут одна знакомая немножко заигралась в дочки-матери. Ты, случайно, не знаешь, кто бы мог… ну это… решить проблему?

Кэнди был в шоке. Практически наорал на меня. За кого, дескать, я его принимаю? Он с такими людьми не знается. И если я, и правда, думаю, что он из таких, то я сделаю ему большое одолжение, если забуду его секретный номер. И хватило же у меня наглости! Интересно, с какими уродами я закорешался, что мне понадобился такой человек! Всё, до свидания!

Я повернулся к Дженни и Руни.

– Бросил трубку. Спасибо вам большое.

Девочки были поражены, и Руни высказала хитроумное предположение, что подобные парни никогда себя сразу не выдают. Помнится, я чуть не застонал.

Потом я попытал счастья с Ван Джессапом – характерным актером, у которого, казалось бы, каких только контактов нет. Но и у него таких контактов не оказалось. Потом я позвонил одному режиссеру с телевидения, с которым мы пару раз играли в джин; он сказал, что перезвонит. Потом – одной девчонке из сансетовской тусовки, которая задала мне несколько осторожных вопросов и тоже сказала, что перезвонит. Потом набрал родственницу в Помоне, которая нагло захихикала, а потом велела перезвонить.

Наконец, я позвонил Бофферу, писателю, певцу и дельцу, специализирующемуся на «личных потребностях». Разговор состоялся следующий:

– Мне нужен врач.

– Ну так сходи.

– Нет, чувак, мне для девчонки.

– Залетела?

– Ну ясное дело, балда. Я что тебе, Голубой Крест[37], что ли?

– Для Руни?

– Кончай прикалываться.

– А для кого тогда? Руни в курсе, что ты налево ходишь?

– Она не от меня залетела.

– Ага, рассказывай.

– Чувак, кончай, я серьезно. Не смешно уже. Это не моя девчонка, это не я ее обрюхатил, и ей нужно сделать аборт. Можешь помочь или нет?

– Думаю, да. Мне приходилось…

– Знать ничего про это не хочу. Все в курсе, что ты у нас чемпион по трахотлону. Короче, Боффер, мне нужен специалист. Ты уж окажи мне услугу. Девчонка – моя подруга.

– Ты ж понимаешь, что все, кому ты позвонишь, подумают, что это ты.

– Понимаю.

– С каких это пор ты увлекся благотворительностью?

– Недавно прихватило. Так как зовут доктора-то? Телефон есть?

– Я бы на твоем месте не благородничал. Такие вещи паршиво сказываются на репутации.

– Нет у меня никакой репутации. Давай уже имя!

Возникла пауза, как будто Боффер всерьез подумывал отказаться. Он в этом плане со странностями. Его логика лежит в туманной плоскости животных инстинктов и полна тонкостей, которые он сам не очень-то сознает; все его решения основаны на крысиной изворотливости, выработавшейся за годы пребывания в голливудском цирке.

– Ручка есть? Записывай: С. Хайме Квинтано. Номер…

Боффер повторил имя и номер дважды, но так тараторил, что я все равно не успел записать. Тогда он притормозил, и я записал всё как можно тщательнее.

– Спасибо, Боффер. С меня причитается.

Я передал листок Дженни, и она уставилась на него так, точно я из холерного барака его притащил.

– Тебе придется самой позвонить, – сказал я ей. – Я так понял, это хороший мужик, у него своя клиника, но бóльшую часть недели он работает в больнице Мигеля Алемана, это очень крупная больница там. Мой друг пару раз возил к нему девчонок и говорит, что там всё очень чисто, и врач он отличный. Стоит это дело триста долларов.

Дженни всё пялилась на листок.

– Вот номер, – с нажимом сказал я. Это было все равно, что со статуей говорить. – DU-53-72, это в Тихуане. Имя, я думаю, правильно записал. Дженни?

Сначала она задвигала плечами. Молча. Потом затряслась, как одержимая, опустила голову на грудь и зарыдала так, что макушка у нее подпрыгивала как