Прошло некоторое время, прежде чем я ушел с мола. Раны ослабили меня, да я никогда и не отличался быстротой соображения, дающей иным людям возможность сразу выбрать верный курс и действовать молниеносно.

Корабль уходил, постепенно тая на горизонте, и уносил с собой виконта де Клериси. Отрицать факт было бессмысленно. Я видел его собственными глазами, но дальше-то что?

Плечо нестерпимо ныло, на сердце лежал камень, в голове совершенно не было мыслей. Возница последовал за мной, насколько мог, и теперь махал мне хлыстом. Я сел в коляску и приказал отвезти меня в отель. Как-никак, я не спал толком три ночи и теперь мечтал улечься в постель и не покидать ее до тех пор, пока не избавлюсь наконец от этой жуткой усталости.

О последующих событиях у меня сохранились смутные воспоминания. Собственно говоря, я вообще ничего не помню до того момента, пока не очнулся от сна в комнате «Отель де Жен» и не обнаружил миловидное розовощекое лицо в обрамлении белого чепчика, склонившееся надо мной.

– Сколько времени, сестра? И какой сейчас день? – спросил я.

В ответ мне мягко приказали молчать и беречь силы. Сиделка, не спросив даже моего желания, влила в меня ложку чего-то безвкусного. Эта добрая особа обходилась со мной, как с ребенком. Впрочем, мне кажется, что женщины всегда обходятся так с мужчинами, оказавшимися в полной их власти.

– Лежите тихо, – сказала она. – А я вам почитаю.

Сестра извлекла из кармана книгу псалмов, и под звук монотонного голоса я вскоре вновь погрузился в сон.

Очнувшись в следующий раз, я обнаружил ту же сиделку, но еще и Сэндера, общавшегося с ней на ломаном французском. Странный контраст: мужчина принадлежал к этому миру и закалился в схватках на теневой его стороне, женщина же витала высоко над всеми людскими слабостями.

– Чш-ш! – прошипела она. – Больной проснулся. Он не должен слышать о ваших проблемах.

И она отвернулась от бедолаги Сэндера с его деловитостью, как прежде отвернулась от света с его беззаконием.

Агент пожал плечами и посмотрел на ее спину, действительно показанную довольно бесцеремонно и с нескрываемым презрением. Женщины давно вызывали в нем пренебрежение как существа малосведущие и никчемные. Монахини же просто озадачивали достойного сыщика.

– Послушайте, сестра! – произнес он, нетерпеливо дернув сиделку за рукав, и даже мои непослушные губы раздвинулись в улыбке при звуке этого безошибочно лондонского говора.

– Что? – Она сердито обернулась.

Понизив голос, Сэндер стал что-то торопливо объяснять ей на ухо. Но женщина только качала головой. Какими ничтожными кажутся дела земные для тех, кто далек от мирских забот!

– Я просто обязан сказать ему! Сейчас! – рявкнул наконец Сэндер и шагнул к кровати.

Монахиня ухватила его за руку, удерживая. Они представляли собой странную картину.

– Позвольте мне пройти, – сказал он. – Я знаю, что делаю.

Лицо сестры вспыхнуло, и монахиня двинулась на детектива.

– Нет, вы не знаете, – спокойно ответила она. – Хозяйка тут я. Будьте любезны покинуть помещение.

Сестра подошла к двери и распахнула ее. Ее слова и действия вполне соответствовали принятому ей на себя сану, и она ни на секунду не забывала о них.

С выражением безнадежности на лице Сэндер покинул комнату, а моя сиделка поспешила к постели.

– Какой глупый человек! – негромко сказала она.

– Не все считают его таким, сестра.

Она обратила на мои слова не больше внимания, чем нянька на сюсюканье младенца.

– Вы пошевелились и повязка съехала, – сказала женщина. – Вам следует лежать спокойно, потому как рана в плече у вас очень нехорошая. Мне это известно, я прошла войну. Как могли вы ее заполучить сейчас, в мирное время?

– Тому, кто ее причинил, пришлось еще хуже. Он мертв.

– Тогда да простит вас Господь. Но лежите тихо. А я вам почитаю.

На свет снова было извлечено издание в строгом черном переплете. Она читала долго, но я не слышал голоса, впав в некое забытье. Наконец, сестра захлопнула книгу и с тихим укором воззрилась на меня.

– Вы не слушаете?

– Нет.

– Почему?

– Потому что пытаюсь угадать, почему вы не дали мне поговорить с моим агентом мистером Сэндером, который вовсе не так глуп, как вам кажется.

– Этот тип один из тех, кто не знает, как положено вести себя в больничной палате, – чопорно заявила сиделка. – Ему втемяшилось в голову разговаривать с вами о делах. О делах – с раненым!

– Которому больше подобает думать о делах того света, сестра?

– О них надо думать всегда, – ответила та, потупив взгляд.

– И о чем же хотел поговорить мистер Сэндер? – спросил я.

Монахиня посмотрела на меня с проблеском интереса. Под скромным одеянием служительницы продолжало биться чисто женское сердце. Сестра Рене была вовсе не прочь поведать мне новости.

– О, для вас в этом нет ничего интересного, – начала она. – Вы ведь даже не итальянец, а всего лишь англичанин.

– Увы, сестра моя.

– Но вся Генуя только об этом и говорит!

– Вот как?

– Да. Никогда не случалось прежде такой ужасной катастрофы. Но у вас-то там друзей не было, поэтому вам все равно.

– Тем более. Значит, мне можно сказать без опаски – даже самая большая катастрофа меня не потрясет.

– Что же, – отозвалась монахиня, хлопотливо, но бесшумно перемещаясь по комнате. – Но всегда так ужасно слышать про вещи, которые напоминают нам, что все мы не готовы.

– К чему, сестра?

– К смерти.

В самых смиренных в мире глазах промелькнуло выражение благоговения.

– Но кто умер-то?

– Триста человек, – последовал ответ. – Пассажиры и экипаж «Принсипе Амадео» – большого парохода, отплывшего вчера вечером из Генуи с эмигрантами, направляющимися в Южную Америку.

– И все они утонули? – спросил я после паузы, радуясь тому, что лицо мое находится в тени от шторы.

– Все, за исключением двоих или троих. Корабль только час как вышел из гавани, и все пассажиры уселись ужинать. Налетел, как понимаю, туман, и под его покровом произошло столкновение. В пять минут «Принсипе Амадео» пошел ко дну.

Говорила она тихо, со спокойствием, воспитанным в ней верой. Похоже, единственным ее сожалением было то, что все эти люди предстали пред Господом, не причастившись и не исповедавшись.

Вскоре сиделка ушла, взяв с меня обещание сразу заснуть. Вопреки седым волосам и морщинам, образовавшимся, как понимаю, исключительно благодаря годам, ибо заботы дня насущного не наложили на ее лицо отпечатка, сестру Рене не составляло труда обмануть.