Немного времени спустя, когда в Рим прибыла племянница папы, в то время будущая, а ныне настоящая королева Франции, фра Себастьяно начал писать ее портрет, который не был закончен и остался в гардеробной папы. Вскоре после этого, когда кардинал Ипполито деи Медичи влюбился в синьору Джулию Гонзага, проживавшую в то время в Фонди, кардинал отправил туда Себастьяно в сопровождении четырех легко вооруженных всадников, чтобы он написал ее портрет. Себастьяно это сделал в месячный срок, и из этого портрета, который был обязан своим существованием как небесной красоте этой синьоры, так и ученой кисти мастера, получилось произведение живописи божественное. А когда портрет был перенесен в Рим, труды художника получили высокое признание кардинала, который убедился в том, что этот портрет далеко превзошел все другие портреты, когда-либо до этого написанные Себастьяно, да ведь так оно и было в действительности. Впоследствии портрет этот был послан французскому королю Франциску, который переправил его к себе в Фонтенбло. Когда же, впоследствии, наш живописец начал применять новый способ живописи по камню, людям это очень понравилось, так как казалось, что таким способом картины будут вечными и что ни огонь, ни червоточина не смогут им повредить. Тогда он стал писать на камне уже много картин и вставлять их в рамы, сделанные из других пестрых камней, которые, будучи отполированы, служили красивейшим дополнением самой картины. Правда, по окончании работы и картины, и рамы были настолько тяжелы, что их только с величайшим трудом можно было сдвинуть с места или перенести. И вот многие, привлеченные новизной этого дела и красотой работы, давали ему деньги вперед, только бы он согласился для них работать, он же, который охотнее об этом рассуждал, чем этим занимался, откладывал все в долгий ящик. Тем не менее он все-таки написал на камне усопшего Христа с Богоматерью для Ферранте Гонзага, который послал эту вещь в Испанию вместе с каменной рамой. И то, и другое было признано отличной работой, и Себастьяно получил за нее пятьсот скудо от мессера Никколо из Кортоны, римского представителя мантуанского кардинала.

Однако за это свое изобретение Себастьяно был действительно достоин похвалы, ибо в то время как его соотечественник Доменико, первый писавший маслом по стене, а после него Андреа дель Кастаньо, а также Антонио и Пьеро ди Поллайоло не сумели найти такого способа, чтобы их фигуры, написанные маслом на стене, так скоро не чернели и не ветшали, Себастьяно сумел этого добиться. Поэтому-то и Бичевание Христа, написанное им в Сан Пьетро ин Монторио, и по сию пору не изменилось и имеет ту же живость цвета и тот же колорит, как и в первый день. Дело в том, что он тщательно придерживался нижеследующих приемов: в густой известковый раствор он замешивал мастику и греческую смолу и, расплавив все вместе на огне, он накладывал это на стену, а затем разглаживал поверхность раскаленной докрасна мешалкой для извести, благодаря чему живопись его и не страдала от сырости, и отлично сохраняла цвет, не подвергавшийся никаким изменениям. Той же смесью обрабатывал он такие породы камней, как пеперин, мрамор, мискио, порфир, а также твердейшие плиты, на которых живопись может держаться очень долго, не говоря о том, что он показал, как можно писать по серебру, меди, латуни и другим металлам.

Этот человек так любил размышлять и рассуждать, что занимался этим целыми днями, только бы не работать, а если и брался за работу, видно было, что это ему стоит бесконечных душевных мук. Этим в значительной степени объяснялось его представление, что не было такой цены, которой можно было оплатить его произведения.

Для кардинала Арагонского он написал великолепнейшую обнаженную св. Агату с истерзанными грудями, вещь исключительную. Картина эта ныне находится в гардеробной синьора Гвидобальдо, герцога Урбинского, и нисколько не уступает другим прекраснейшим картинам, там находящимся и написанным рукой Рафаэля Урбинского, Тициана и других.

Написал он также с натуры маслом на камне синьора Пьеро Гонзага – великолепнейший портрет, над которым мучился три года, прежде чем его закончил.

Между тем, когда во времена папы Климента Микеланджело, находясь во Флоренции, работал над новой ризницей в Сан Лоренцо, Джулиано Буджардини захотел написать для Баччо Валори картину с головой папы Климента и самого Баччо, а для мессера Оттавиано деи Медичи другую картину с головой того же папы и архиепископа капуанского.

А так как для этой цели Микеланджело послал Себастьяно запрос, не пришлет ли он ему из Рима написанную им маслом голову папы, Себастьяно написал ее и послал ее Микеланджело, получилась же она как нельзя лучше. После же того как Джулиано был таким образом обслужен и закончил свои картины, Микеланджело подарил эту голову мессеру Оттавиано, который приходился ему кумом. И не подлежит сомнению, что из всех голов, написанных Себастьяно, а их было немало, эта была лучшей и самой похожей, как это можно видеть в доме наследников означенного мессера Оттавиано деи Медичи.

Он же написал папу Фарнезе тотчас же после его избрания верховным первосвященником и начал портрет его сына, герцога Кастро, но не закончил его, так же как не сделал многих других начатых им вещей.

Неподалеку от церкви Санта Мариа дель Пополо фра Себастьяно владел очень хорошим домом, который он сам себе построил и в котором жил припеваючи, нисколько не утруждая себя живописью или какой-либо иной работой и постоянно повторяя, что в высшей степени хлопотливо, когда приходится на склоне лет укрощать в себе те порывы, которым художники обычно бывают подвержены в молодости, ради выгоды, почестей или соперничества, и что не менее разумно жить в покое, чем жить беспокойно в трудах ради того, чтобы сохранить себе имя после смерти, когда и самые труды, и плоды их в любом случае обречены на то, чтобы прекратиться и умереть. И слова эти он, по мере сил своих, и приводил в исполнение, всегда стараясь получить к своему столу самые лучшие вина и самые дорогие яства, какие только можно было достать, и больше считаясь с жизнью, чем с искусством. А так как он был большим другом всех даровитых людей, то часто приглашал к себе на ужин таких, как Мольца или мессер Гандольфо, проводя с ними время в самом наилучшем настроении.

Ближайшим его другом был также и флорентинец Берни, написавший для него шуточные терцины, на которые фра Себастьяно ответил другими великолепнейшими терцинами, так как, будучи человеком на все руки, он умел приспособиться и к писанию тосканских шуточных стихов.

А когда некоторые пытались уколоть его, говоря, что ему, имея средства к существованию, стыдно больше не работать, он отвечал им следующим образом: «Теперь, когда я имею средства к существованию, я больше ничего не хочу делать, ибо в наше время существуют таланты, которые за два месяца делают то, что я обычно делал за два года, и, если я долго проживу, то, думается мне, что не пройдет много времени, как мы увидим, что все уже написано, а так как эти самые таланты делают так много и очень хорошо, что есть и такой человек, который ничего не делает, ибо таким образом для них остается больше дела».

Подобными и другими шутками отделывался фра Себастьяно, развлекаясь как человек по-настоящему остроумный и веселый, и, по правде говоря, лучшего товарища, чем он, никогда и не бывало.