Как уже было сказано, Микеланджело очень его любил, однако надо признать, что, когда предстояла роспись той стены папской капеллы, где ныне Страшный суд Буонарроти, между ними возникла некоторая размолвка, после того как Себастьяно убедил папу заставить Микеланджело написать ее маслом, тогда как он не хотел писать ее иначе, чем фреской. А так как Микеланджело не говорил ни да, ни нет и стена была подготовлена по способу Себастьяно, Микеланджело так и не приступал к работе в течение нескольких месяцев. Однако после всяких уговоров он, наконец, заявил, что иначе как фреской делать этого не будет и что масляная живопись – искусство для женщин и для богачей и лентяев, подобных фра Себастьяно. И вот, оббив штукатурку, заготовленную по указаниям монаха, и оштукатурив все так, чтобы можно было писать фреской, Микеланджело приступил к работе, не забывая, однако, об обиде, которую, как ему казалось, он потерпел от фра Себастьяно, и возненавидев последнего чуть ли не до самой его смерти.

Когда же, наконец, фра Себастьяно дошел до того, что уже больше не хотел ни работать, ни вообще что-либо делать, кроме исполнения своих монашеских обязанностей, вернее, обязанностей, связанных с его должностью, и кроме прожигания жизни, он в возрасте шестидесяти двух лет схватил жесточайшую горячку, которая, поскольку он был человеком краснолицым и сангвинического склада, настолько воспалила его жизненные соки, что он через несколько дней отдал Богу душу, завещав и распорядившись, чтобы тело его было предано земле без обрядов, священников или монахов и свечных расходов, а чтобы сумма, которая была бы на все это истрачена, была распределена между беднотой Христа ради, и так и было сделано. Похоронили же его в церкви Санта Мариа дель Пополо в июне месяце 1547 года. Смерть его не была большой утратой для искусства, ибо едва только он облачился в ризу брата-хранителя свинцовой печати, как уже можно было причислить его к людям пропащим. Правда и то, что, помня милую его общительность, о нем погоревали многие его друзья, а также и художники.

В разное время при Себастьяно для обучения искусству состояли многие юноши, но получили от этого немного пользы, ибо, следуя его примеру, они мало чему научились, кроме как умению пожить, за исключением, однако, сицилийца Томмазо Лаурати, который, помимо многих других вещей, с блеском написал для Болоньи картину, изображавшую очень красивую Венеру и Амура, который ее обнимает и целует, и находящуюся в доме Франческо Болоньетти. Равным образом написал он портрет синьора Бернардино Савелли, заслуживший высокие похвалы, а также некоторые другие произведения, о которых упоминать не стоит.

Баччо Бандинелли, настоящее имя Бартоломео Брандини (1488 – 1560)

В те времена, когда во Флоренции процветали искусства рисунка под покровительством и при поддержке Великолепного Лоренцо старшего, проживал в городе ювелир по имени Микеланджело ди Вивиано из Гайуоле, великолепно выполнявший работы чеканные и разные, эмалью и чернью, а также более крупные изделия из золота и серебра. Он превосходно разбирался в драгоценных камнях и отлично их сочетал, и за его многосторонность и способности главенство его признавали все чужеземные мастера его искусства, которым он давал советы, как и молодым мастерам своего города, так что мастерская его почиталась первой во Флоренции, да и была таковой. Он был поставщиком Лоренцо Великолепного и всего дома Медичи, а для турнира, устроенного Джулиано, братом Лоренцо Великолепного, на площади Санта Кроче, он выполнил с таким мастерством для украшения шлемов все нашлемники и вензеля. Вследствие чего он приобрел большую известность и был весьма любим сыновьями Лоренцо Великолепного, и позднее они всегда очень дорожили его работой, а он – той пользой, какую приносили знакомство и дружба с ними, благодаря которой, а также и многочисленным работам, выполнявшимся им для всего города и всех герцогских владений, стал он человеком не только весьма известным в своем искусстве, но и благосостоятельным.

Этому самому Микеланджело оставили Медичи, покидая Флоренцию в 1494 году, много золотых и серебряных вещей, и все это было потаенно спрятано и верно хранилось до их возвращения, они же впоследствии высоко оценили его верность и его вознаградили.

В 1487 году у Микеланджело родился сын, названный им Бартоломео, но впоследствии его по флорентийскому обычаю все стали звать Баччо. Микеланджело хотелось, чтобы сын его унаследовал его искусство и профессию, и взял его в свою мастерскую, где вместе с другими молодыми людьми он учился рисовать, ибо так было в те времена принято, и тот, кто не умел хорошо рисовать и лепить, не считался хорошим ювелиром. Вот почему Баччо в свои юные годы под руководством отца занимался рисованием, и не в меньшей степени помогало ему и соревнование с другими молодыми людьми. Он крепко сдружился с одним из них, по имени Пилото, ставшим позднее отличным ювелиром; они часто ходили вместе по церквам, срисовывая работы хороших живописцев, и с рисованием сочетали они и ваяние, вылепливая из воска работы Донато и Верроккио, а кое-какие круглые скульптуры лепили они из глины. В детские еще годы Баччо заглядывал иной раз в мастерскую посредственного живописца Джироламо дель Буда, что на площади Сан Пулинари; и вот однажды зимой, когда выпало много снега, который сгребли в кучу на этой площади, Джироламо обратился в шутку к Баччо с такими словами: «Если бы, Баччо, это был не снег, а мрамор, из него, пожалуй, можно было бы сделать прекрасного лежащего гиганта, вроде Марфорио?» «Можно, – ответил Баччо, – предположим, что это мрамор!» И, сбросив быстро плащ, он погрузил в снег руки и с помощью других мальчиков, отбрасывая снег, где его было слишком много, и прибавляя, где его не хватало, он слепил лежащего Марфорио в восемь локтей, изумив живописца и всех остальных не столько тем, что он сделал, а тем воодушевлением, которое вложил в такую большую работу такой маленький мальчик. И поистине много и других признаков было большей любви Баччо к скульптуре, чем к ювелирному искусству. Он ходил в Пинциримонте, поместье, приобретенное его отцом, где обычно устраивался возле батраков, работающих голыми, и рисовал их с большим увлечением, рисовал он также в этом имении и скотину.

Тогда же отправлялся он часто по утрам в Прато, близ которого было расположено поместье, где он целыми днями напролет срисовывал в капелле приходской церкви работу фра Филиппо Липпи, пока не скопировал ее всю, включая и одежды, в которых Липпи проявил себя столь редкостным мастером. И вот он уже ловко управлялся и стилем, и пером, и карандашами красным и черным из мягкого камня, который добывается в горах Франции; остро их оттачивая, он рисовал очень тонко. Увидев во всем этом, куда направлены желания и стремления сына, Микеланджело изменил и сам свои намерения и, посоветовавшись с друзьями, поручил его попечениям Джованфранческо Рустичи, одного из лучших скульпторов города, в котором тогда еще работал и Леонардо да Винчи.