— Верить заветам нашей святой матери Церкви и блюсти заповеди Господни!

— Быть милосердными к слабым, защищать их!

— Вести с неверными беспощадную войну!

Когда черед дошел до Мартина, он также произнес то, что помнил из кодекса рыцарской чести:

— Соблюдать законы короля, отечества и рыцарства!

— Но только какого короля? — не без язвительности поинтересовался один из прокаженных.

И тотчас между лазаритами вспыхнула перепалка: одни утверждали, что королем должен оставаться Гвидо де Лузиньян, так как он принял помазание в храме Гроба Господня, другие стояли на том, что маркиз Конрад Монферратский станет лучшим правителем этой земли, в особенности после того, как Гвидо безмерно уронил себя, проиграв сражение при Хаттине.

— Я был там и видел, как христиане толпами гибли от рук неверных, — невнятно проговорил брат Иероним, брызжа слюной. — От жары и удушья я лишился сознания… а может, кто и угодил мне по шлему, трудно сказать. Зато помню, какой там был ад… Я пришел в себя среди трупов, в пыли и крови. Уже вечерело, но жара никак не спадала. Я поднялся и пошел, переступая через тела людей и коней. Клянусь — вся земля вокруг была пропитана кровью моих братьев по вере. Из отряда нашего ордена не уцелел ни один. Им-то было сейчас легко — они вознеслись прямо к престолу Господа, а я, злосчастный, брел по этой кровавой долине, и встречавшиеся на моем пути сарацины разбегались, едва я обращал к ним лицо.

«Еще бы!» — невольно подумал Мартин.

Глаза рассказчика внезапно вспыхнули.

— У мусульман наша болезнь считается нечистой. Им невдомек, что лишь благодаря проказе рыцарь способен забыть все земное и помышлять только о Боге! Помолимся же, братья!

Когда после молитвы прокаженные разошлись, выяснилось, что Мартину досталось место по соседству с братом Джоном. Лежанки были разделены легкой занавеской, и он слышал, как ночью к брату Джону пришла женщина. То, чем они занимались, не вызывало сомнений, но все же Мартин был поражен: неужели среди женщин легкого поведения в лагере находятся несчастные, готовые отдаваться прокаженным?

Позже, когда шлюха удалилась, а брат Джон умиротворенно захрапел, Мартин тихо вышел из шатра и особым свистом вызвал Эйрика из палатки слуг. Тот появился почти мгновенно.

— Добудь мне уксуса или скисшего вина на худой конец, — едва сдерживая дрожь отвращения, попросил приятеля Мартин.

Было далеко за полночь, когда они, миновав спящий лагерь, спустились под береговой обрыв к морю. По пути их несколько раз останавливали часовые, но заметив знак рыцаря-прокаженного, уступали дорогу. В крохотной бухточке за выступом мыса оба тщательно вымылись и обтерлись уксусом.

— Надо сматываться отсюда, и как можно скорее, — произнес рыжий, закупоривая небольшой мех с остро пахнущей жидкостью. — Может, прямо сейчас?

— И куда мы пойдем?

— Да не все ли равно!

— Ничего не выйдет. На первой же перекличке нас хватятся. И хоть тут несметная туча народа, — Мартин указал на смутно светлеющие под вынырнувшей из разрыва облаков луной палатки лагеря, — нас начнут разыскивать все подряд, в особенности если лазариты заявят, что один из прокаженных скрывается среди здоровых воинов.

— Ох и влипли же мы, малыш, — шумно вздохнул Эйрик, бросая на песок мех с уксусом. — Знал ли Ашер, что делает, когда давал нам это поручение?

«Ему-то что до этого? — натягивая одежду на влажное тело, подумал Мартин. — Он хорошо платит за все, что нам приходится выносить, а работа всегда остается работой. Так или иначе, а я должен завершить это дело и добиться успеха, чтобы получить главный приз — Руфь».

После омовения он почувствовал себя гораздо лучше.

Возвращаясь через притихший в ночи лагерь, они с Эйриком слышали отдаленную перекличку передовых постов, видели догорающие костры, у которых сидели поздние гуляки. Эти люди уже свыклись с такой жизнью, и ничто в ней не казалось им необычным.

Ливень разразился только под утро. Сначала на палатки обрушился мощный шквал; ослепительные молнии, как вспухшие старческие вены, извивались в тучах и секли землю. А затем лагерь исчез в сплошных потоках воды, с ревом обрушившихся с небес.

Вскоре, однако, ветер разорвал облачный покров, выглянуло солнце, почва начала подсыхать. Но от этого стало еще хуже: влажная духота не давала вздохнуть. Однако лазариты, несмотря на это, взялись за воинские упражнения, причем с большим рвением. Мартин понял это тотчас, сойдясь с одним, другим и убедившись, что имеет дело с превосходными воинами. Проказа и в самом деле пожирает человека медленно — сперва затвердевает и становится бесчувственной кожа, затем начинают меняться черты лица, появляются язвы и трещины, но мышцы еще долгое время остаются сильными и упругими, и лишь когда болезнь заходит далеко, выходят из строя конечности, теряет подвижность язык, начинает изменять рассудок. Дальше — разложение заживо и смерть — зачастую почти безболезненная, но унизительная из-за полной беспомощности.

В первых схватках Мартин старался скрыть свои воинские навыки, надеясь, что его оставят в покое, однако капитан Барнабе заявил, что ему надлежит трудиться и трудиться, чтобы стать достойным противником нечестивых. Долг лазарита — не просто погибнуть в бою, но и лишить жизни как можно большее число неверных. Только тогда перед ним отворятся врата рая.

Закончив упражняться, Мартин отправился бродить по лагерю. И хоть его лицо скрывал шлем, зеленый крест явственно свидетельствовал, к какому ордену он принадлежит. И вскоре ему пришлось убедиться, что, несмотря на героические деяния лазаритов, многие крестоносцы испытывают к ним острую неприязнь. Едва Мартин приближался к чьим-либо шатрам, как его тут же гнали прочь — иногда оскорбительными выкриками, иногда — размахивая факелами, а порой и натягивая тетиву.

— Убирайся, проклятый прокаженный! Прочь! Неси свою заразу сарацинам!

Тем не менее в течение дня Мартину удалось обстоятельно изучить лагерь и расположение резиденций предводителей крестоносного воинства. На возвышенности напротив главных ворот Акры, носивших имя святого Николая, располагалась ставка короля Гвидо де Лузиньяна, ныне находившегося на Кипре. Там сейчас распоряжался его старший брат Амори, и, надо сказать, эта часть лагеря содержалась в наибольшем порядке. Шатры, пусть и потрепанные, располагались шеренгами, были проложены сточные канавы для нечистот и дождевой воды, площадки для костров вымощены плитами песчаника, а у ям для тлеющих угольев постоянно дежурили слуги, ибо при таком скоплении народа опасность пожара всегда особенно велика.

Не меньший порядок соблюдался и в стане госпитальеров, близ которого находился шатер лазаритов, а также на лагерной стоянке тамплиеров. Орденские станы везде были единообразны: шатер магистра или главнокомандующего в центре, а палатки рядовых братьев образуют концентрические окружности вокруг него, служа защитой главе ордена. Между палатками оставлены широкие проходы; поодаль располагаются коновязи и составленные впритык крытые повозки, под которыми укрываются от палящих лучей солнца сержанты и находящиеся на содержании орденских братьев мусульмане-туркополы.