Однако так было далеко не везде. В других частях лагеря палатки и шатры были разбросаны как попало, и приходилось подолгу блуждать между ними, чтобы выбраться на открытое место, а кое-где между ними проходов и вовсе не было.

Народ тут обитал разношерстный и разноязычный. Приглядевшись, Мартин вскоре понял, что национальную принадлежность рыцарей можно определить по цвету крестов, нашитых на их туниках. Французы носили красный крест, англичане — белый, фламандцы — голубой, а итальянцы — желтый. Датчане, шведы и венгры не особенно вникали в эти тонкости и нашивали какой придется, зато немцы и австрийцы, носившие черные кресты, относились к этому своему знаку очень ревниво и протестовали, когда кто-либо пытался подражать им.

В то же время в стане немцев и австрийцев царил невероятный беспорядок. Явившиеся под Акру остатки распавшегося воинства Фридриха Барбароссы порой вступали в рукопашные схватки даже за право пользования отхожими местами у рва, протянувшегося вдоль внешней стороны лагеря, были постоянно озлоблены и все до единого считали, что приняли их здесь вовсе не так, как должно.

Лишь в большом шатре, служившем жилищем немецким монахам-врачевателям, все шью размеренно и чинно, как в монастыре. Приблизившись, Мартин заговорил с монахами в белых одеяниях с черным крестом на баварском диалекте, и его даже угостили чашей жидкого бульона, сокрушаясь, что их соотечественник заразился лепрой.

— Мы тевтонские братья, — пояснил мнимому лазариту один из монахов. — И оказываем помощь тем немецким и австрийским рыцарям, для которых не хватает времени у иоаннитов, занятых заботами о французах и итальянцах. Фридрих Швабский, сын погибшего императора Барбароссы, оказал нам содействие в том, чтобы тевтонское братство получило статус ордена. Уже на одре болезни он отписал его святейшеству Папе Римскому, воздавая должное нашим трудам, но ответа пока нет, а молодой Фридрих тем временем скончался. И теперь нам помогает только герцог Леопольд Австрийский — в меру своих сил.

Последнее замечание имело особый смысл. Ибо герцог Леопольд привел под стены Акры совсем немного воинов, однако держался в кругу предводителей крестоносцев с такой надменностью, что даже прославленные полководцы, будь то магистр ордена госпитальеров Гарнье де Неблус или защитник Иерусалима барон Балиан де Ибелин, выглядели рядом с ним подчиненными. Мартин впервые увидел этого румяного белокурого гиганта на огромной, как боевой слон, лошади, когда тот подъезжал к своему шатру. Заприметив Мартина, сидевшего неподалеку от палатки лекарей, герцог пришел в неистовство:

— Что делает у моего шатра прокаженный? Эй, тевтонцы, если я еще раз увижу подобное, велю спалить и его, и весь ваш госпиталь!

Мартин безмолвно удалился, ибо все, что ему было нужно увидеть, он уже увидел: близ стоянки немногочисленных германцев вперемешку располагались шатры рыцарей самых различных национальностей, и мнимый лазарит решил, что при случае и он может попробовать примкнуть к ним. Правда, сделать это можно только после того, как он на виду у многих падет «смертью храбрых» под стенами Акры.

Поздним вечером они с Эйриком снова сошлись в каменистой бухточке севернее лагеря крестоносцев, и в темноте совершили омовение и обтерлись уксусом. Как только с этим было покончено, Мартин посоветовал приятелю незаметно исчезнуть и попытаться влиться в один из многоязычных отрядов.

— Рыцарям ордена Святого Лазаря я скажу, что мой сержант удрал, — произнес он, отжимая влажные волосы. — Такое, знаешь ли, порой случается со слугами. И ты избежишь опасности заразиться от прокаженных-оруженосцев, если, конечно, не подхватишь другую хворь — желудочные колики, кровавый понос или иную напасть из тех, которыми битком набит этот бордель, именуемый лагерем.

— А как же ты, малыш? — спросил Эйрик. — Может, стоит бросить все к демонам и задать стрекача? Видишь, Сабир уехал своей дорогой и носа сюда не кажет, хотя я битых полдня искал его сегодня среди вертящихся в лагере торговцев-мусульман.

Мартин накинул стеганый акетон.

— И в самом деле, где это носит Сабира? Если не ошибаюсь, от Киликии до Акры около двух недель пути самым неспешным аллюром.

— Он выжидает. — Эйрик тряхнул головой, да так энергично, что мокрые височные косицы хлестнули его по щекам. — Он большой хитрец, наш Сабир. Удивительно, что ты этого не замечаешь, малыш.

Простодушному Эйрику молчаливый и замкнутый мусульманин всегда казался слишком себе на уме, но Мартину сейчас очень не хватало дельных советов приятеля-сарацина.

— Надеюсь, мы увидим его еще до того, как покинем лагерь, — сказал он. — А в том, что это произойдет весьма скоро, я не сомневаюсь. Не велика радость вкушать ячменную кашу, разглядывая жуткие лица лазаритов.

Это воспоминание заставило его содрогнуться. Но кто же мог предположить, что посланцы рыцарей-отверженных встретят их прямо у сходней галеры?

«А Руфь?» — хотел было спросить себя Мартин, но вместо Руфи перед ним внезапно возникло лицо Джоанны де Ринель.

Отмахнувшись от этого видения, он поделился с Эйриком одним из своих наблюдений: в расположении воинов короля Филиппа Французского спешно сооружают большую баллисту. А это означает, что очередной попытки штурмовать Акру ждать недолго. Тем более что материала для этого осадного орудия достаточно, ибо на него идет лес, привезенный магистром госпитальеров с Кипра…

Однако спустя пару дней, когда он в очередной раз сидел за трапезой с лазаритами, из беседы рыцарей Мартину стало ясно, что почти никто из них не надеется на успех затеи Капетинга.

— Отчего же? — спросил он, не поднимая глаз от глиняной миски с похлебкой. — Я слышал, как в лагере короля Филиппа стучат молотки и топоры, и уже закончена платформа под новое смертоносное орудие.

— Блажен, кто верует, — покачал голой головой капитан Барнабе. — Но сдается мне, что француз вовсе не рвется в бой, а его баллисту постигнет та же участь, что и многие другие осадные машины, которые сарацины сожгли с помощью «греческого огня».

Мартин задумался. И в самом деле — на подступах к городу там и сям виднелись обугленные остовы осадных башен и требюше, издали похожие на черные скелеты драконов.

— Откуда у неверных «греческий огонь»? — спросил он через некоторое время. — Насколько мне известно, тайна этой горючей смеси ведома только ромеям.

— Это так, брат Мартин, — заметил другой Мартин с раздутым лицом, похожим на львиную маску. — Но у сарацин нашелся один толковый парень, медник из Дамаска, который сумел изобрести нечто подобное. И пусть это не адское зелье греков, но оно куда опаснее смолы и горящих головней, которыми пользуются наши рыцари. Огонь медника из Дамаска, — это нефть, которую добывают из земли. Сарацины заполняют ею глиняные пористые горшки и мечут их со стен в наши стенобитные орудия. Горшки разбиваются, нефть выплескивается, после чего неверные норовят поджечь ее зажигательными стрелами, обмотанными просмоленной паклей. И им это хоть и не всегда, но удается — да обрушатся на них самые черные бедствия, как на том свете, так и на этом!