— К каким ворам? Всю «малину» замели в ментовку…

— А если б не арестовали, вернулся б к ним?

— Не знаю. Может, и нет. Теперь чего гадать? Один остался. Надо все заново начинать…

— Только не в «малине». Договорились?

Макарыч едва приметно кивнул головой. Следователь заполнял какую-то бумажку. Поставив на ней печать и подпись, протянул медвежатнику, сказав:

— Эта справка пока заменит паспорт и все документы. Когда они будут готовы — позовем, чтобы вручить. Не хочу держать тебя эти дни в милиции. Привыкай к воле. И за это время подумай насчет моих предложений о работе на Севере. Уверен, что не пожалеешь…

Макарыч беспрепятственно вышел из милиции. Его никто не остановил, ни о чем не спросил. И человек, выйдя на улицу, впервые растерялся.

— Куда идти? Куда деть себя? — и побрел домой, туда, где не был много лет.

Дом стоял в конце улицы. Одинокий, с забитыми окнами и дверью, он, будто репрессированный, жил, закрыв глаза и душу от окружающих на все замки и запоры, замкнувшись в своем горе, ослеп и одичал.

Макарыч сорвал доски, вошел в дом, откуда убежал ребенком. Как пахнуло сыростью, пылью и плесенью, как обветшал и состарился дом. Паутиной затянуло потолки и окна. Стены в зеленых разводах. Полы рассохлись и стонали под ногами.

Макарыч открыл окна, взялся за веник. До вечера навел беглый порядок.

Какими старыми показались вещи. А ведь ими дорожила семья. Старый патефон с кучей пластинок на этажерке. Железные койки с перинами и горами подушек, пропахших плесенью. Все обветшало. Но все знакомо и дорого.

— Но кто это стучит в дверь? — насторожился хозяин и увидел женщину.

— Леня! Миленький! Не узнал, голубчик ты наш! Страдалец! — подошла к Макарычу седая женщина: — Я ж соседка! Ульяной зовут! Вон в том доме живу. Погоди-ка! Поесть принесу! — выпорхнула из дома и вскоре вернулась, принесла картошку и сало, огурцы и хлеб. — Ешь, родимый! Не суди, что бедно. Поделилась своим поровну. Я вот глянула — досок на окнах нет. Думаю, дай пойду гляну! И вишь, какая радость! Хозяин появился! Иль ты меня вовсе позабыл? Ну я больше с матушкой и батюшкой твоими зналась. Хорошие были люди, чистые и честные. Оно и ты в их пойдешь. Как иначе? Дети завсегда в своих родителей. В кого ж еще быть? Ты теперь станешь жить в доме? — спросила участливо.

— Пока не знаю, — ответил уклончиво.

— Где ж был, чего так долго не вертался?

— На Северах работал, — нашелся Макарыч.

— Детки есть?

— Покуда нет! Этим уже здесь обрасту, — хохотнул хозяин, заметив еще одного соседа, идущего к нему. Это был Петрович. Он пришел с самогонкой, куском колбасы и селедкой, достал из кармана головку чеснока и пару луковиц. За ним, как по свисту, мужики в дом пошли. Соседи… Кто-то банку грибов на стол поставил, другой — квашеную капусту, огурцы. Спрашивали, слушали, рассказывали, сочувственно качали головами:

— На нашей улице не одна ваша семья пострадала. Вон И Андрей… Его отца… Ан, не дали пропасть. Всем, что сами имели, делились. И слава Богу! А как иначе? Никто не знает, что завтра власти отчебучат. Хорошего не ждем. Держимся друг за дружку, что муравьи. Иначе не можно. Оттого на нашей окраине меньше всех умирают. Сосед соседу — ближе родственника. И ты, коли что нужно, говори не стесняясь, — предлагали Макарычу не кенты, а совсем чужие люди.

— Ну! Чего вы его облепили? Я уж баньку истопила. Нехай сходит попарится, и вы с ним! — вернулась Ульяна. Мужики оживились.

Макарыч вернулся домой уже ночью. Огляделся. Полы, окна помыты. Печка обмазана, побелена и протоплена. На столе чистая клеенка. Человек улыбнулся, увидев чугунок, завернутый в полотенце. В нем еще горячая гречневая каша с салом. Даже на постели чистое свежее белье и полотенце.

Хозяин взял ложку, зачерпнул кашу. Какой знакомый и забытый вкус! Точно такую варила бабка. Как давно это было… Как не хватало ему этого дома, бесхитростных соседей. Простые люди, они столько пережили. Но даже над прошлыми бедами умели посмеиваться. Они перенесли их молча, стиснув зубы, не упав в грязь. Они никому не мстили. Выживали назло горестям. И помогали друг другу.

— Знаешь, раньше у нас совсем худо было с харчами. На свекле и картохе жили. Ну да ничего! В другой год все курами обзавелись, в грибы ходили, за ягодой. И ништяк. Ну, не воровать же нам! Пузо не дороже совести и имени. Так-то понемногу, вместе на ноги становились. Когда первая корова прижилась, мы для ней всем мужичьим полком траву на сено косили. Это нынче, что ни двор — две, а то и три коровы стоят. Ту, первую, всей улицей пасли. Она детву на ноги поставила! — вспомнился рассказ Петровича.

— А пасеку как завели? Ох и хватили с ней лиха! Зато теперь полно пчел! Никто мед на базаре не покупает. И на рыбалку ездим вместе…

— Что делать? Трудно иногда самому, но соседи всегда помогут. У нас так, родню не кличем. На своей улице одной семьей живем.

Макарычу стало больно. Вот от этих людей и своего дома он прятался много лет. Жил в «малине» по чьим-то придуманным законам. А зачем? Потеряно столько лет! Как их вернуть? — вздыхает человек и вспомнил, что обещал Юльке прийти к ней вечером.

— А что, если позову к себе? Ведь вон телефонная будка! К тому же выходные! — выскочил на улицу. Юля быстро подняла трубку:

— Почему поздно? Я так ждала тебя! Приехать? Куда? Домой? Прямо сейчас? Ну, назови адрес! Ой! Это же так далеко! Самая окраина! Захолустье! Вот почему ты не говорил, где живешь! Стыдился…

— С чего ты взяла? Я никогда не стыжусь своего дома. Не хочешь приезжать, дело твое, — хотел повесить трубку, оборвать разговор, но услышал торопливое:

— Да не обижайся. Приеду!

Макарыч вернулся раздосадованный:

— Тоже мне краля! Подайте ей хоромы в центре! Сама в какой квартиренке канаешь? И не стыдишься? Знала б ты цену этой жизни, птаха моя! Да мне после нар и шконок этот дом — царский дворец! А ты брезгуешь, не увидев! Я-то, дурень, хотел с тобой о жизни поговорить. Всерьез! Чтоб нам вместе навсегда остаться. Только, как полагаю, дальше постели — не сдвинемся мы с тобой! — пошел открыть двери, увидев такси, остановившееся перед домом.

Юлька осторожно шла по заросшей дорожке, боясь оступиться в темноте, сбить туфли.

— А я думала, ты в городе живешь! А у тебя как в берлоге! Не злись! Но я не представляю, как можно жить без газовой плиты и ванной! У тебя как в пещере! Наверное, и туалета нет? — огляделась вокруг.

— По-моему, ты уже справила нужду, вот сюда, в самую душу! Я родился в этом доме. А ты его забрызгала, — вконец испортилось настроение Макарыча.

Юлька что-то рассказывала, смеясь сама с собой. Человек слушал не слыша:

«Согрелась, птаха! Отошла от холода и горя. Да и горе ли это? Так, легкий поджопник получила. По большому счету испытания не выдержит. Слаба! А и я — не подарок ей. Слишком молода, чтобы остепениться. — И сам себе приказал — смолчать, не проводить с ней задуманный разговор. — Преждевременная, поспешная затея. Ей рано становиться женой. Не созрела. Пусть покуда порхает. Когда устанут крылья, тогда придет время. Теперь ей лишь мужик нужен. Человека в нем увидит не скоро. Мне ее зрелость торопить не стоит. Оскомину на зеленом яблоке набивать не хочу…»