– Бык, – выдохнул Эболи. – Всем быкам бык!

Бык перестал пить. Это хитроумное старое существо обогнало всех самок и телят. Его спину покрывала поблескивавшая мокрая грязь – он успел изваляться в ней, а теперь тяжелой походкой двигался в ту сторону, где притаился Эболи, и его копыта чавкали по грязи.

Эболи пригнулся среди колышащихся стеблей и потерял жертву из вида; но он просто хотел подпустить быка поближе. Он и по звуку громкого дыхания мог определить, где находится животное, и еще по резкому качанию тростника. Бык находился уже очень близко, но Эболи еще не видел его. И тут вдруг бык затряс головой, пытаясь стряхнуть намотавшиеся на его рога стебли; уши быка хлопнули по его морде. «Если я сейчас протяну руку, я смогу дотронуться до его носа», – подумал Эболи.

Каждый нерв в его теле был натянут до предела, словно тетива лука в его руках.

Стена тростника перед Эболи раздвинулась, и показалась огромная голова – лунный свет блеснул на изогнутых рогах. В это мгновение бык почуял неладное, ощутил близкую опасность; он остановился и вскинул голову. Когда он поднял морду, чтобы принюхаться, с его мокрого блестящего носа и с толстых губ упали капли воды. Бык раздул ноздри, изучая ветерок. Эболи почти чувствовал его жаркое дыхание на своей обнаженной коже.

Бык повернул голову, исследуя запахи, ища признаки человека, льва или другого затаившегося охотника. Эболи стоял неподвижно, как древесный ствол. Стрела лежала на натянутой тетиве. Сила оливковой ветви и тетивы из тонких кишок была так велика, что даже крепкие мускулы его рук и плеч надулись и дрожали от усилия. Когда бык повернул голову, открылась точка за его ухом, где шея соединяется с костями черепа и рогов. Эболи целился в течение еще одного вздоха – а потом пустил стрелу.

Она со свистом промчалась в лунном свете, вырвавшись из его рук и наполовину погрузившись в толстую черную шею.

Бык пошатнулся. Если бы стрела нашла щель между позвонками, на что надеялся Эболи, бык упал бы тут же на месте. Но железный наконечник ударился в позвонок и отклонился. Он скользнул в сторону, но все же рассек большую артерию за челюстной костью. И пока бык бил ногами от жгучей боли, поврежденная артерия лопнула и высоко в воздух ударила струя крови, черной, как перо страуса в свете луны.

Бык пронесся мимо Эболи, яростно мотая головой с широко расставленными изогнутыми рогами. Если бы Эболи не уронил лук и не отпрыгнул в сторону, острия рогов, промчавшиеся на расстоянии пальца от его пупка, разодрали бы его пополам, выпустив кишки.

Бык вырвался на твердую землю. Эболи, стоя на коленях, вслушивался, улавливая треск подлеска на пути быка. Вдруг все затихло. Последовала долгая напряженная пауза… Эболи слышал затрудненное дыхание животного и тихий плеск крови, падавшей на листья низких кустов вокруг. Потом Эболи услышал, как бык покачнулся и попятился, пытаясь удержаться на ногах, хотя силы уходили из его тела вместе с потоком темной крови.

А потом животное упало – так, что под босыми ногами Эболи вздрогнула земля. Раздался предсмертный рев – и через мгновение все затихло. Даже ночные птицы и лягушки на болотистых берегах озера умолкли. И как будто весь лес задержал дыхание в момент ухода такого могучего существа.

А потом ночь снова медленно вернулась к обычной жизни; заквакали лягушки в тростнике, визгливо заорал козодой, а где-то вдалеке мрачно заухал филин.

Эболи с помощью ножа, украденного Сакииной на кухне резиденции, освежевал быка. Он свернул его большую шкуру и связал лубяной полоской. Шкура была тяжелой даже для Эболи. Он пошатывался под весом узла, но потом нашел равновесие, положив шкуру на голову. А тушу он оставил на прокорм стаям ночных гиен и тех стервятников, кошачьих и ворон, что появятся с первыми лучами солнца.

Сам же он поспешил обратно к колонии и горе с плоской вершиной, силуэт которой вырисовывался на фоне звезд. Даже под такой ношей Эболи мчался с огромной скоростью воинов своего племени – все это стало снова естественным для него, даже после двух десятилетий на корабле посреди морей. Он вспоминал многое, очень многое из давно забытого, к нему возвращались знания и мудрость его племени, возвращались прежние умения, он снова становился истинным сыном этой обожженной солнцем африканской земли.

Эболи поднялся к нижним склонам горы и спрятал свернутую шкуру в узкую щель между камнями. Он прикрыл ее большими валунами, потому что здесь тоже рыскали гиены, привлеченные мусором и отходами, производимыми человеческим поселением.

Уложив последний валун, Эболи взглянул на небо и увидел, что свернувшийся скорпион уже быстро устремляется к темному горизонту. Только теперь Эболи осознал, как быстро промчалась ночь, и поспешил вниз. До края садов компании он добрался как раз тогда, когда в темноте заорали первые петухи.

Позже тем утром, когда Эболи вместе с другими рабами сидел на скамье у кухни в ожидании своей порции жидкой овсянки, приправленной прокисшим молоком, Сакиина проходила мимо, направляясь по своим делам по хозяйству.

– Я слышала, когда ты вернулся ночью. Ты очень поздно пришел, – прошептала она, не поворачивая головы на стройной шее. – Если тебя заметят, ты навлечешь на всех нас большие неприятности и наши планы просто рухнут.

– Я почти закончил свое дело, – тихо проворчал Эболи. – И этой ночью мне придется выйти в последний раз.

– Поосторожнее, Эболи. Риск очень велик, – сказала Сакиина и ушла.

Несмотря на предостережения, она помогала ему, как могла. Не глядя ей вслед, Эболи пробормотал себе под нос:

– У этой малышки сердце львицы.

В ту ночь, когда дом окончательно затих, Эболи снова выскользнул наружу. И снова собаки замолчали, услышав его тонкий свист, к тому же у него нашлось по куску вяленого мяса для каждой из них. Дойдя до стены за лужайками, Эболи посмотрел на звезды и увидел на восточной стороне неба мягкий свет встающей луны. Перепрыгнув через стену, Эболи пошел вдоль нее к поселению.

В коттеджах и больших домах поселка слабо светились всего три-четыре окна. Четыре корабля, стоявшие на якоре в заливе, зажгли фонари на грот-мачтах. Замок выглядел огромной мрачной тенью на фоне небосклона.

Эболи остановился на краю плаца, внимательно прислушиваясь к ночным звукам. Один раз, когда он уже собирался пересечь открытое пространство, он услыхал пьяный смех и обрывки песен: какая-то солдатская компания из замка возвращалась после ночного дебоша среди жалких хижин у самой воды – там находились таверны этого дальнего поселения, где продавали неразбавленный спирт, который готтентоты назвали «доп». Один из гуляк нес смоляной факел. Огонь неуверенно мигнул, когда мужчина остановился перед эшафотом в середине парадного плаца и стал выкрикивать оскорбления в адрес тела, все еще висевшего на веревке. Его приятели пьяно хохотали над его шутками, а потом поплелись к замку, поддерживая друг друга.

Когда они исчезли за воротами и снова воцарились тишина и темнота, Эболи быстро перебежал плац. Хотя он видел лишь на несколько шагов перед собой, его направлял запах разложения; только мертвый лев может пахнуть так сильно, как гниющее человеческое тело.