Эболи сидел на высокой скамье неподвижно, как деревянная фигура на носу корабля, и смотрел только вперед. Взгляд его темных глаз даже не скользнул в сторону Хэла. Он остановил упряжку у подножия лестницы и спрыгнул вниз, чтобы опустить складные ступени кареты и протянуть руку губернатору. Как только ван де Вельде вразвалку поднялся по ступеням и исчез за дверью, Эболи вернулся к карете и сел на свое место, где и замер, снова глядя прямо перед собой. Через какое-то время и тюремщики, и стража просто забыли о его присутствии, сосредоточившись на своих обязанностях, и замок погрузился в обычную повседневную рутину.

Прошло около часа, и одна из лошадей вскинула голову и забеспокоилась. Краем глаза Хэл заметил, как Эболи слегка подергал поводья, чтобы разволновать животное. И теперь он неторопливо спустился на землю и подошел к лошади. Взявшись за кожаную уздечку, он поглаживал серого и что-то шептал ему на ухо. Серый сразу успокоился под его рукой, а Эболи, опустившись на одно колено, поднял сначала одну переднюю ногу животного, потом вторую, рассматривая копыта в поисках какого-то непорядка.

Все еще стоя на одном колене, закрытый телом лошади от взглядов стражников и надзирателей, Эболи в первый раз посмотрел вверх, на Хэла. Их взгляды на мгновение встретились. Эболи почти незаметно кивнул и разжал правый кулак, позволив Хэлу заметить крошечный обрывок белой бумаги в его ладони, и тут же сжал пальцы и встал. Он обошел всех лошадей, внимательно осматривая каждую, и поправил что-то в упряжи. Наконец он повернул в сторону и прислонился к каменной стене, чтобы нагнуться и смахнуть пыль с башмаков.

Хэл, внимательно следивший за ним, увидел, как Эболи старательно затолкал смятую бумажку в щель между камнями стены. Потом, выпрямившись, он вернулся на свое кучерское место, чтобы ждать губернатора. Ван де Вельде никогда не выказывал какого-то внимания к слугам, рабам и животным. Все утро упряжка серых терпеливо стояла во дворе, и Эболи время от времени успокаивал их. Незадолго до полудня губернатор вышел из конторы компании и позволил отвезти себя в резиденцию на обед.

В сумерках, когда осужденные устало спустились во двор, Хэл как бы споткнулся, подавшись к земле, и оперся о стену, чтобы удержаться на ногах. И в то же мгновение вытащил оставленный Эболи листок из щели в стене.

Вниз, в камеру, просачивалось немного света от факела, что торчал в креплении в верхней части лестницы, и его хватило, чтобы Хэл мог прочитать записку. Написана она была прекрасным аккуратным почерком, незнакомым Хэлу. Несмотря на все усилия сэра Фрэнсиса и самого Хэла, Эболи все равно писал очень плохо, буквы у него выходили огромными и кривыми. Так что эти слова явно написал кто-то другой. В листок был завернут маленький кусочек древесного угля, чтобы Хэл мог написать ответ на оборотной стороне листка.

«Капитан похоронен с честью».

Сердце Хэла подпрыгнуло, когда он прочел эти слова.

Значит, это Эболи забрал с эшафота изуродованный труп его отца.

«Мне следовало знать, что он отдаст дань уважения моему отцу», – подумал Хэл.

На листке было еще всего одно слово: «Алтуда?»

Хэл довольно долго в недоумении смотрел на него, пока не сообразил наконец, что писавший записку, видимо, интересуется, как обстоят дела у другого пленника.

– Алтуда! – негромко позвал Хэл. – Ты не спишь?

– Привет, Хэл. В чем дело?

– Кто-то с воли интересуется тобой.

Последовало долгое молчание, пока Алтуда обдумывал услышанное.

– И кто спрашивает?

– Я не знаю.

Хэл не мог ничего объяснить, потому что был уверен: тюремщики их подслушивают.

Снова молчание.

– Догадываюсь, – сказал наконец Алтуда. – Да и ты тоже можешь сообразить. Мы о ней уже говорили. Ты можешь послать ответ? Сказать, что я жив.

Хэл потер уголек о стену, чтобы заострить его, и написал: «Алтуда в порядке».

И хотя он писал самыми маленькими буквами, прижимая их одну к другой, на листке больше не осталось свободного места.

На следующее утро, когда их вели на дневные работы к строительным лесам, Дэниел прикрыл Хэла на мгновение, необходимое, чтобы засунуть обрывок бумаги в ту же самую щель, откуда он его достал.

Поздним утром Эболи привез губернатора из резиденции и снова остановил карету у лестницы. И после того как ван де Вельде скрылся в канцелярском святилище Эболи очень долго оставался на кучерском месте. Наконец он рассеянно посмотрел на стайку краснокрылых скворцов, которые прилетели с утесов, чтобы устроиться на стенах восточного бастиона. С птиц его взгляд скользнул к Хэлу, и тот кивнул. Эболи снова спустился вниз и занялся лошадьми, после чего остановился у стены, чтобы покрепче завязать шнурки башмаков, и жестом фокусника извлек записку из щели в стене. Хэл вздохнул с облегчением, увидев это: у них теперь есть почтовый ящик.

Они не совершили ошибки и не пытались обмениваться записками каждый день. Иногда могла пройти неделя, а то и больше, прежде чем Эболи кивал Хэлу и засовывал в щель листок. Если у Хэла имелось послание, он подавал тот же сигнал, и Эболи оставлял для него бумажку и уголь.

Второе полученное Хэлом послание было написано тем же изящным тонким почерком: «А. в безопасности. Орхидея шлет свое сердце».

– Это та орхидея, о которой мы говорили? – крикнул Хэл Алтуде тем вечером. – Она посылает тебе свое сердце и говорит, что ты в безопасности.

– Не знаю, как она этого добилась, но должен поверить и быть ей благодарным и за это, и за многое другое…

В голосе Алтуды слышалось облегчение. Хэл поднес крохотный листок к носу, и ему показалось, что он чует исходящий от него легкий аромат. Он спрятал записку в сырую солому в углу камеры. И думал о Сакиине, пока его не одолел сон. Воспоминания о ее красоте были подобны огоньку свечи в зимней тьме подземелья.

Губернатор ван де Вельде был пьян. Он запил суп рейнским, рыбу и лобстера – мадерой. Баранье рагу сопроводило красное бургундское, оно же пошло к пирогу с голубятиной. Бифштекс губернатор основательно запил кларетом, перемежая его глотками доброго голландского джина.

Поднявшись наконец из-за стола, он с трудом, опираясь на руку жены, добрался до своего кресла у камина. Обычно она не проявляла к нему такого внимания, но в этот вечер настроение у нее было прекрасным, она смеялась над его шутками, на которые в другом случае просто не обратила бы внимания, и сама наполняла его бокал изящной ручкой, когда тот становился пустым всего наполовину.

Если подумать, губернатор вообще не помнил, когда они в последний раз ужинали наедине, только вдвоем, как пара влюбленных.

В кои-то веки ему не пришлось мириться ни с обществом всякой неотесанной деревенщины из колонии, ни с подобострастной лестью честолюбивых служащих компании, ни – будь он особенно проклят – с позерством хвастливой свиньи Шредера.

Ван де Вельде откинулся на спинку глубокого кожаного кресла у огня, и Сакиина принесла ему коробку отличных голландских сигар, чтобы он выбрал одну. Когда девушка держала перед ним тонкую горящую свечу, губернатор похотливо уставился в вырез ее платья. Мягкие выпуклости девической груди, между которыми приютилось экзотическое нефритовое украшение, так его тронули, что губернатор ощутил, как приятно надувается его пах.