23 декабря, накануне занятия Перми войсками генерала Пепеляева, Медведев получил письменное приказание взорвать мост, и ему были переданы принадлежности для взрыва. Затем к нему пришел комиссар 5-го участка службы пути Яковлев и под расписку вручил еще одно предписание взорвать мост. Мост уже был под ружейным огнем наступавших сибиряков. Колегов, Яковлев и Алексеев, равно как и мадьяры, убежали. Медведев никогда не имел дела с подрывными средствами и, вероятно, взорвал бы раньше самого себя, чем мост. Кроме того, сибиряки были уже сзади него, и если бы ему и удалось взорвать мост, то вслед за сим его расстреляли бы на месте белогвардейцы. Павел понял, что советская власть его бросила между двух огней, не жалея его.

Тогда Медведев решил моста не взрывать и добровольно сдаться подходившим сибирякам. Его обыскали, нашли револьвер Нагана, нашли принадлежности для взрыва моста. Но никто его не допросил и не спросили даже фамилии. Вместе с другими добровольно сдавшимися красноармейцами он был сначала помещен в так называемые красные казармы, а потом его командировали на должность санитара в 139-й эвакуационный госпиталь, где 11 февраля 1919 года его разыскал агент следователя Соколова Алексеев, арестовал и 16 февраля привез в Екатеринбургскую губернскую тюрьму.

Здесь Павла Медведева допросили следственные власти. Он представлялся человеком, достаточно развитым для его положения как рабочего. Это типичный русский большевик из фабричной среды. Он не был ни особенно угнетен, ни подавлен. Чувствовалась в нем некоторая растерянность, конечно, понятная в его теперешнем положении. Но она не отражалась на его душевном состоянии. Он владел собой и оставлял своим рассказом впечатление человека себе на уме. Объяснения его сами по себе представлялись совершенно достоверными. Он рассказывал о фактах, как обыкновенно о них говорит человек, когда он говорит правдиво; в главных чертах не было ничего такого, что заключало бы в себе внутренние противоречия и оставляло бы впечатление лживости, выдуманности объяснений.

Только в одном отношении он привирал – когда обрисовывал свою собственную роль, свое собственное участие в деле. Ясно совершенно было, что свое участие он всемерно старался затушевать и свалить часть своей вины на других. В конечном выводе его объяснение – это типичное сознание убийцы в убийстве, учиненном многими лицами с заранее обдуманным намерением и по предварительному уговору; каждый из многих убийц, признавая основной факт преступления и свою юридическую виновность, всячески старался отпихнуться за счет других от своей фактической вины, затушевывая свою роль, замалчивая или отрицая факты, им самим учиненные. Поэтому Медведев упорно отрицал, что он участвовал в расстреле, и даже тогда, когда ему была сделана очная ставка с его женой. Он говорил, что в момент самого расстрела Янкель Юровский послал его на улицу послушать, будут ли слышны выстрелы. Но показания Летемина, Проскурякова, Якимова и жены Медведева определенно устанавливают, что Медведев никуда в это время не выходил и был единственным из охранников, который участвовал фактически в расстреле.

Недолго пришлось Павлу Медведеву просидеть в Екатеринбургской тюрьме; 25 марта того же года он умер от сыпного тифа и 27 марта погребен. Событие это записано в метрических книгах Градо-Екатеринбургской Михайло-Архангельской церкви за 1919 год в ст. № 50 и подписано священником А. Глубоковским.

Так совершился Божий суд над одним из восьми русских палачей, участвовавших в непосредственном расстреле бывшего Государя Императора и его Августейшей Семьи.

* * *

О судьбе следующего палача, зверя-матроса Хохрякова, известно следующее. Хохряков ушел с Красной армией на Тагил, а затем состоял начальником особого карательного отряда, отличался в Перми многочисленными кровавыми, зверскими подвигами по искоренению контрреволюции и империалистов-буржуев. По местным рассказам, Хохрякову приписывается и начальствование командой, покончившей с графиней А. В. Гендриковой, Е. А. Шнейдер и другими.

Во время одного неудачного для него столкновения с белогвардейской командой под Тагилом Хохряков был убит; тело его доставили в Пермь, где состоялось торжественное погребение на Театральной площади в центре города. Как народному герою советского царства ему был воздвигнут особый памятник, изображавший, по рассказам, громадный кулак с зажатым в пальцах красным знаменем. Когда войска генерала Пепеляева заняли Пермь, тело Хохрякова было вырыто из могилы и выброшено в ассенизационные поля, а памятник снесен, и земля на площади выровнена.

Из документов, оставшихся после Хохрякова и написанных им собственноручно, выясняется, что «за время командировки в Тобольск с особым поручением» им было израсходовано 130 242 рубля 15 копеек, и сверх того выдано «т. Родионову начальнику Уральских отрядов, находящихся в г. Тобольске, и коменданту охраны семьи бывшего царя» 10 000 рублей, а всего 140 242 рубля 15 копеек. Из числа оправдательных документов, приложенных к отчету Хохрякова, характерны для истории минувших событий следующие его пометки:

«На пароходе Русь товарищам комиссарам было отпущено 20 ложек, 20 вилок, 20 ножей, 20 тарелок, 5 порций телятины, 2 порции бефстроганов, 3 порции курицы, 1 отбивная, 1 сельтерской…

На покупку сестных припасов как себя так и для прибывающих куреров из Екатеринбурга…

Встреча латышских стрелков. Выдано т. Родионову для расплаты сломовыми извощиками заперевозку сост. Екат. 1 багажа бывшего царя…

Екатеринбургскому отряду находящемуся в Тобольске с особым поручением…

Расписка еврея Заславского в получении 500 рублей “для личных расходов и расплаты по некоторым домам”…

Квитанции от телеграмм посылаемых в Облсовет и Москву». (Сохранена орфография подлинника. – Ред.) Их было послано: в Екатеринбург – 29, в Москву – 4, в Тюмень – 1 и в Ишим – 1.

Для будущей России Хохряков оставил по себе память как об одном из тех кошмарных злодеев, вышедших из Кронштадта, которых едва ли в состоянии забыть русский христианин, переживший ужасы погромов и резни в Кронштадте, Выборге и Севастополе и мрачную эпопею социалистического возрождения России, эпохи Гучков – Керенский – Бронштейн.

* * *

Следующие два изувера-палача, Петр Ермаков и Александр Костоусов, с их сподвижниками: Вагановым, Леватных, Партиным, бросились из Екатеринбурга сначала в Тагил.

Ваганов был вскоре настигнут недалеко от Екатеринбурга своими земляками из Верх-Исетска и растерзан. Прочим удалось уйти и присоединиться к частям Красной армии в Верхотурье. Отсюда Ермаков с Леватных перешли в Пермь, а Костоусов с Партиным – в Кунгур.

Дальнейшие сведения о Ермакове и Леватных чрезвычайно разноречивы: одни говорят, что Ермаков своей жестокостью и безумной дикостью восстановил против себя даже заядлых большевиков и был ими где-то прикончен; другие рассказывают, что Ермаков и Леватных, рассорившись из-за чего-то с большевиками, ушли от них в глубь Сибири, продолжая свою деятельность на больших дорогах. Как бы то ни было, но факт безусловный, что эти природные каторжники, которые выставлялись советской властью как сознательные ее сотрудники из народа, не нашли себе отечества даже на территории большевистского царства, превосходя своим злодейством все, что только можно себе представить.