Стайрон описал также состояние «беспомощного ступора», при котором нормальный ход мыслей и логика просто исчезали. В экстремальных случаях депрессия буквально начинает сводить людей с ума. Стресс, в котором постоянно пребывают нервные пути, приводит к истощению запасов норадреналина и серотонина и одновременному повышению выработки кортизола. Подобный химический и гормональный дисбаланс провоцирует развитие «судорожного состояния» — ощущения, как будто человек находится в постоянном состоянии боли и утраты. Автор книги сожалеет о том, что такое понятие, как «мозговой штурм», уже существует в языке современного мира, поскольку сама картина штурма как нельзя лучше передает образ жестокого и насильственного сражения, происходящего в голове человека, — сражения яростного, неутихающего, застилающего все вокруг.

Стайрон пишет об Альбере Камю, чьи произведения стали для него источником литературного вдохновения, несмотря на то, что он открыл их для себя достаточно поздно. Он фактически договорился о встрече с ним, когда вдруг получил новость о его кончине. Хотя они никогда не были знакомы лично, Стайрон переживал тяжелую утрату. Камю нередко сражался с депрессией, и многие его произведения исследуют тему самоубийства.

Огромную часть своей книги «Зримая тьма» Стайрон посвятил описанию знакомых ему людей, страдавших от депрессии. Он удивлялся, как получилось так, что его друг Ромен Гари, выдающийся писатель, бывший дипломат, любитель жизни и любимец женщин, вдруг превратился в человека, пустившего себе пулю в голову? Если такой человек мог вдруг решить, что жизнь не стоит того, чтобы ее прожить, значит, подобное может произойти с любым из нас?

Близкие родственники самоубийц не могут принять факт того, что любимый ими человек может оборвать свою собственную жизнь. Причина, по которой над этой темой нависает величайшее табу, заключается в том, что сам факт самоубийства принято считать проявлением трусости — легким решением проблем. Хотя, по сути, оно означает, что человек просто не может больше терпеть боль, получаемую в жизни. Мы прощаем людей, которые принимают решение покончить с собой, чтобы прекратить физическую боль, но никак не психическое расстройство.

В современном мире, отмечает Стайрон, благодаря знаниям о данном заболевании, все меньшее количество людей расстаются с жизнью по причине депрессии. Однако если это происходит, «мы не должны осуждать этих людей больше, чем осуждаем людей, переживающих последние стадии рака».

Стайрон отмечает, что артистические натуры больше склонны к развитию депрессии, что обуславливает столь длинный список самоубийц среди них, включая Харта Крейна, Винсента Ван-Гога, Вирджинию Вульф, Эрнеста Хемингуэя, Диану Арбюс и Марту Ротко. Владимир Маяковский, великий русский поэт, осудил самоубийство Сергея Есенина только для того, чтобы несколькими годами позже собственноручно отобрать у себя жизнь.

О чем говорят нам подобные факты? О том, что мы никогда не должны торопиться с осуждениями, поскольку те, кто еще остался в живых, никогда не смогут понять или даже просто представить себе, что на самом деле чувствовали люди, сделавшие столь отчаянный шаг.

Одна из причин, по которой депрессия столь плохо поддается лечению, заключается в том, что она не имеет ни одной поддающейся идентификации причины. Генетическая предрасположенность, химический дисбаланс, опыт прошлых лет и даже поведение человека имеют огромное значение, и коррекция одного из аспектов может привести к тому, что другая важная деталь будет просто упущена из виду.

Кто-то может соотнести глубокую депрессию с каким-либо жизненным кризисом, но, как отмечает Стайрон, большинство людей, прошедших через трудности и страшные события, справляются с ними достаточно быстро и не погружаются в пучину заболевания. Из этого следует, что определенное событие или кризис могут послужить всего лишь катализатором, спровоцировавшим выход на поверхность давно дремлющего внутри человека заболевания.

Именно это, по мнению Стайрона, произошло с ним самим: он бросил пить по причинам здоровья, и это выпустило наружу его демонов, более не усыпляемых алкоголем. Когда щит, заслонявший его от постоянных тревог, испарился, он должен был снова учиться усмирять свои чувства, которые когда-то притуплял алкоголем.

Его первые признаки депрессии проявились тогда, когда он почувствовал полную апатию к вещам, которые обычно приводили его в полный восторг, — прогулки с собаками по лесу или лето, проведенное на Мартас-Винъярд[142]. Он начал копаться в себе, будучи не в состоянии убежать от непрерывного потока болезненных мыслей.

Это может показаться банальным, но Стайрон указывает на одну причину, которая лежит в основе всех депрессий: утрата, будь это страх быть покинутым, или страх одиночества, или потеря любимого человека. В случае со Стайроном все было именно так, поскольку его мать умерла, когда ему было всего 13 лет, и пережитая утрата наложила на него глубокий отпечаток.

В своей книге Стайрон приходит к выводу, что его депрессия была всего лишь внешним проявлением глубокой тревоги, преследовавшей его на протяжении всей жизни. Он понимал, что, как и в случае Камю, депрессии и суицид были неизменными темами его романов. Возможно, поэтому он написал, что «депрессия, наконец добравшаяся и до меня, уже не была для меня незнакомкой, непрошеной гостьей; она стояла на пороге моего дома на протяжении десятков лет».

Он вспоминал, что его отец, инженер-судостроитель, тоже страдал депрессиями. По причине генетической предрасположенности, ранней утрате матери и своей артистической натуре он, возможно, был одним из первых в списке кандидатов на развитие заболевания.

Психотерапия не особо помогает людям с запущенной стадией депрессии. Стайрон отмечал, что ни врачи, ни таблетки не помогли ему справиться с симптомами заболевания. Несмотря на уверения многих врачей, он знал, что для лечения серьезных форм депрессии не существует быстродействующего лекарства. Антидепрессанты или когнитивная терапия, или и то и другое вместе взятое, могут вылечить измученный разум, но ни на один из этих методов нельзя полагаться безоговорочно. Несмотря на огромный прорыв в фармакологии, не существует магической пилюли или быстродействующей вакцины. Ведь причины развития депрессии остаются загадкой.

Облегчение симптомов депрессии у Стайрона произошло лишь после того, как он решил лечь в больницу. Он был уверен в том, что безликая стабильность больничной рутины спасла его жизнь, и искренне сожалел, что не сделал этого ранее. «Для меня, — писал он, — реальным лекарем стали изоляция и время».