Собравшиеся в нефе придворные вдруг зааплодировали.

Екатерине хотелось, чтобы пол разверзся и земля поглотила ее. Она отправится в ад, это точно.

Могла ли она бросить Тома? Но она так любила его; он был нужен ей как воздух; его любовь для нее – сама жизнь. Генриха она тоже любила, но по-другому, и в брак с ним вступила не по собственной воле. Господь, знающий тайны людских сердец, поймет это. Но как Он может одобрить нарушение обетов, которые она дала во время венчания?

Тревожа ее совесть, Господь подсказывал ей путь. Екатерина знала, что ей нужно сделать, но она отчетливо понимала и свою неспособность совершить такой шаг. Служба закончилась. Екатерина вместе с Генрихом в сопровождении придворных вернулась в приемный зал, где их ждал пир, и этот момент душевных терзаний прошел. А когда она увидела Тома, который наклонился к королю с золотым кувшином в руке и стал наливать своему господину вино, то осознала, что пропала безвозвратно.

Наутро после Дня Всех Святых Екатерина снова пришла на мессу с Генрихом. Когда они вместе сели на королевскую скамью, она заметила лежавшее на подлокотнике рядом с местом короля запечатанное письмо. Генрих сунул его под дублет, и служба началась. После мессы он любовно попрощался с ней в молельне позади королевской скамьи и пошел принимать каких-то послов. Екатерина вернулась в свои апартаменты обедать.

В три часа пополудни дверь личных покоев королевы распахнулась, и в зал вошли лорд-канцлер Одли и депутация членов Тайного совета, с ними были четверо стражников.

– Екатерина, королева Англии, вы арестованы! – провозгласил лорд-канцлер и показал ей грамоту с подписью короля.

Комната закружилась; в висках застучала кровь. Екатерина была близка к обмороку. И тем не менее не удивилась. Она увидела в ужасе глядевшую на нее Изабель, посеревшее лицо Джейн Рочфорд, поймала на себе понимающие взгляды Мег и Кэт. Они догадались! И выдали ее?

– Леди, вы можете нас оставить, – сказал Одли.

Дамы молча вышли, украдкой поглядывая на свою госпожу, а Екатерина стояла, в отчаянии заламывая руки, и едва могла дышать.

– Взять под охрану апартаменты! – распорядился лорд-канцлер, и стражники заняли места у дверей, скрестив алебарды, чтобы она не могла выйти.

– Вы под домашним арестом и останетесь здесь до дальнейших распоряжений, – продолжил Одли, не встречаясь с ней взглядом, но с таким отвращением, будто она была комком грязи, налипшим на его башмаки.

Екатерина поняла, что он действует так по приказу короля. О великий Боже, что она натворила! Почему была так глупа? Вожделение теперь так мало значило в сравнении со страхом и стыдом: ее любовь к Тому представлялась пустой и греховной, какой и была. Она не могла представить, что чувствует Генрих, особенно если ему открылось происходившее у него за спиной, притом вскоре после того, как он прилюдно благодарил Господа за дарование ему такой добродетельной жены! Каким же дураком она его выставила!

Но многое ли – и что именно – ему известно?

Екатерина посмотрела на советников и дрожащим голосом проговорила:

– Милорды, какова причина моего ареста?

– Мадам, вы обвиняетесь в неблаговидном поведении до брака с королем, – мрачно ответил Одли.

Фрэнсис! Фрэнсис что-то разболтал. Она пригрела на груди змею. Ясно было, что давать ему место при дворе – горькая ошибка, но какой выбор был у нее, запутавшейся в сетях своего прошлого и отданной на милость других людей? О, как же она сглупила, недооценив злонамеренность Дерема!

«Но, – сказала себе Екатерина, – еще не все потеряно». Лорд-канцлер упомянул только о дурном поведении до брака. Речь не шла о Томе. Она могла покрыть себя вечным позором и бесчестьем, но, вступив в близкие отношения с Гарри и Фрэнсисом, не совершила ничего преступного.

Вдруг ее поразила мысль: если это Фрэнсис выдал ее, тогда и его тоже, вероятно, арестовали! Но что ему известно о Томе и знает ли он вообще что-нибудь? О чем он вел речь в тот день, когда сказал, что, она, кажется, забыла о своем браке с королем? Какие сплетни слышал?

Разумеется, Фрэнсис мог все выдумать, с него станется. Но если люди распускали слухи, связывали ли они ее с Томом? От этой мысли Екатерину пробрал могильный холод. Она слышала, что часто во время допросов у людей развязываются языки. Ни для кого не было секретом, сколь ужасные вещи творятся в Тауэре.

– Какое неблаговидное поведение? – спросила она.

– Такое, что до брака вы имели сексуальные отношения с мистером Мэноксом и неким Деремом, который ныне служит при вашем дворе. – На последних словах Одли сделал особый упор, будто намекая, что это само по себе подозрительно.

Неужели они считали, что она решила возобновить свои отношения с Фрэнсисом? О, это обвинение она легко опровергнет!

Все будет хорошо, если опровергать придется только его и если ей поверят. И никто не упомянет о Томе.

Есть такая старая поговорка: чем меньше слов, тем проще поправить дело. Внутреннее чутье подсказывало Екатерине: нужно все отрицать.

– Я всегда была верной женой королю, – заявила она. Если речь шла о том, чтобы целиком отдать свое тело другому мужчине, это было правдой. – Случившееся до брака не имеет к этому отношения.

Лорды стояли молча. Одли откашлялся:

– Мадам, наружные двери ваших покоев будут заперты, но вы можете оставить у себя ключи от всех комнат. – С этими словами он кивнул остальным, и они ушли.

Стражники закрыли двери, и Екатерина осталась одна.

Королева опустилась на пол – оптимизм мигом покинул ее – и завыла от ужаса и раскаяния. Что она наделала? Какая несусветная глупость – позволить своему сердцу и низменным страстям завести себя в такое ужасное положение. Но больше всего пугала неизвестность: какие обвинения против нее могут выдвинуть?

Правда, кое-что страшило еще сильнее: что с ней могут сделать? А если выражаться более точно: что сделает с ней Генрих? На ум пришли ужасные воспоминания о кровавой участи леди Солсбери… мясник-палач… невыразимые муки. И Анна Болейн, стоящая на коленях на соломе и ждущая, когда опустится на ее шею карающий меч… Но они совершили измену. Дурное поведение до брака – это не измена.

О Генрихе Екатерина не смела и подумать. Только позавчера вечером он держал ее в объятиях, публично благодарил за нее Господа, называл сокровищем среди женщин. Забыть такое невозможно. Но сыграет ли это в ее пользу или обратится против? Если вскроются лишь добрачные любовные истории, найдет ли Генрих в себе силы простить ее? Однако совесть грызла бедняжку жестоко; она знала, что вины на ней гораздо больше.

Избавиться от всплывавших в голове образов королевы Анны и леди Солсбери не удавалось. Мысли об их кровавой участи вызывали такой ужас, что начинала кружиться голова. Склонившись вперед, Екатерина обхватила себя руками и завыла. Но никто не слышал этого горестного плача, некому было ее утешить.