— Мы же в море, господин капитан-лейтенант, а он еще не привык к качке.

— Пусть привыкает, если хочет плавать на моей лодке.

— Так точно, господин капитан-лейтенант.

Командир взял картофелину и вдавил все четыре спички, служившие ей ногами, поглубже. Потом он поставил свинью на стол, и она осталась стоять на месте.

— Почему у него красные глаза?

— У большинства свиней красные глаза, господин капитан-лейтенант, красновато-коричневые. А у нас на борту оказались только красные булавки.

— А, ясно.

— Теперь он стоит как надо, — сказал матрос, пораженный ловкостью командира.

— У него брюхо отвисло, но это не важно.

— О нет, господин капитан-лейтенант. Это ведь на самом деле свиноматка.

— Что? Вы хотите сказать, что у нее родятся поросята?

— Да, господин капитан-лейтенант.

— Ну что ж, будем на это надеяться. Неплохо, если наша свинья на счастье принесет нам поросят.

— Так точно, господин капитан-лейтенант.

Лютке протянул руку. Матрос никак не мог решить — можно ли ему пожать ее или нет. Он раздумывал слишком долго — командир убрал руку и кивнул. На том дело и закончилось.

Офицеры подарков не поднесли, но каждый лично поздравил командира.

Проходя в очередной раз мимо командирской каюты, Тайхман, как обычно, отдал честь и пошел дальше. На следующее утро, когда он приложил руку к козырьку, командир произнес:

— Доброе утро, Тайхман.

Тайхман слегка опешил; он остановился, вопросительно взглянул на Лютке и, когда тот отвел взгляд, произнес:

— Доброе утро, господин капитан-лейтенант.

Так оно и пошло; Тайхман был единственным человеком на лодке, к которому командир обращался по фамилии, за исключением тех случаев, когда он отдавал приказы.

Ночью кто-то кричал. Лодка шла в подводном положении, и крик казался ужасающе громким. Подводники повскакали с коек, но не знали, что делать. Несколько человек подошли к кричавшему, который тем временем успокоился. Он выпил хлорную кислоту.

Дизелисты поставили бутылку с этой кислотой на плиту в камбузе, а кок подумал, что это вода для питья. Его напоили молоком, но язык у него распух и стал похож на говяжий, и он мог только сосать. Командир дал помощнику старшего моториста пять дней ареста, поскольку на бутылке с кислотой не было этикетки.

Команда была измотана, конвоев в Средней Атлантике не оказалось, зато было много самолетов. Весь день лодка только и делала, что срочно погружалась. Один раз, когда командир решил остаться на поверхности, подводники несколько раз попали из 20-миллиметровки в летающую лодку «сандерленд», но снаряды отскакивали от ее брони, словно горошины от оконного стекла, а когда лодка улетала, хвостовой стрелок ранил двух моряков. Командир заявил, что подлодка не лучшее средство борьбы с самолетами, и велел вахтенным начальникам командовать погружение всякий раз, когда появится самолет.

Лодка крейсировала в Средней Атлантике две недели, а потом подошла к Гибралтару и торчала у входа в Средиземное море девять дней, но так и не увидела ничего, достойного атаки. На десятый день в три часа ночи старпом, Тайхман и один из легкораненых моряков стояли на вахте. Было еще темно, и вдруг их ослепил яркий свет. Он был такой белый и сильный, что они закрыли глаза и слушали, как в воздухе свистят пули и ударяют о корпус. Потом пуль не стало, но что-то с грохотом взорвалось, и взрывной волной их швырнуло на комингс мостика. Вслед за этим на них обрушился водяной вал. И снова стало темно. Все это произошло в течение десяти секунд.

Тайхман заметил, что рядом с ним нет старпома. Он попытался найти его на ощупь, но его руки хватали пустоту. Он наступил на что-то мягкое — это было тело старпома.

— Погружаемся! — услышал он крик командира внизу и ответ инженера-механика:

— Лодка к погружению готова!

— Ныряй в люк, — сказал Тайхман кормовому сигнальщику. Потом подхватил старпома под мышки, подтащил к люку и бросил вниз.

— Заполняйте цистерны! — крикнул он, закрыл люк и задраил его. Из балластных цистерн вышел воздух; Тайхман услыхал, как туда льется вода, и почувствовал, как нос лодки накренился, и она пошла вниз. Потом он услышал ужасный шум — это продувались цистерны, и неожиданно понял, что им снова повезло. Колени у него задрожали, голова закружилась, и он упал на сиденье перед перископом. Он прикрыл глаза, оставив лишь щелку, через которую был виден компас рулевого. Но цифр на нем он не видел. Тайхман смотрел на задний шов покрытой солью кожаной куртки рулевого, несколько раз пройдя вдоль него глазами вверх и вниз. Наконец, он пришел в себя.

Лодка направилась домой. Ничего другого им не оставалось. Слишком много людей вышло из строя. Желания командира ничего не значили. Он больше не сказал никому ни слова. После того как Тайхман описал ему последнюю атаку, которой они подверглись, командир послал за бланком радиограммы и написал:

«Отзываю заявление об отдаче под трибунал лейтенанта князя фон Витгенберга. Лютке».

Он дал эту радиограмму старпому на подпись.

Старпом был легко ранен в ноги — пули не задели кость. Но кроме этого, он оказался сильно контужен. Черты лица его исказились, рот перекосило на сторону, и старпом не мог его закрыть. Он не мог есть — пальцы дрожали так же сильно, как и у акустика, и ложка выпадала из рук. Когда он сидел на койке, по подбородку у него текла слюна. Он не мог самостоятельно опорожняться — двум человекам приходилось его держать. Подписать радиограмму он тоже не смог.

За два дня до прихода в порт от перитонита умер электрик. Два дня они лечили его горячими компрессами, но, видя, что это не помогает, стали чередовать холодные и теплые. Когда и это не помогло, ему дали небольшую дозу морфия, чтобы снять боль, и после этого им не оставалось ничего другого, как только увеличивать дозу, поскольку врача на борту не было.

Когда лодка пришвартовалась в Ла-Паллисе, на пирсе ее ждала толпа встречающих. Немецкие подлодки теперь редко возвращались в порт. Из десяти субмарин, вышедших в море вместе с лодкой Лютке, погибло восемь.

Встретить их пришла даже киноактриса, и притом очень хорошенькая. У нее хватило такта помалкивать. Командир не взял букет цветов, который она ему поднесла, тогда она прошла на палубу и стала раздавать цветы морякам. На всех не хватило, но все равно это было очень трогательно. Потом на борт поднялся военный корреспондент — на его груди красовались Железные кресты и знаки отличия подводника, да и вел он себя соответственно. Он мог не сомневаться, что министр пропаганды не пропустит его репортажи.

Тело электрика вынесли на берег. Доктор увез помощника инженера-механика и акустика. Подводники вытащили из рундуков свои слежавшиеся пожитки и, сунув их под мышки, отнесли в автобус, ожидавший у входа.

Когда экипаж покинул лодку, Тайхман вернулся на борт, чтобы забрать старпома. У койки Витгенберга стоял командир. Он посмотрел на Тайхмана как на грабителя: