10 и 11 января 1934 г.

Телеграмма дона Хорхе была приказом немедленно продать шесть сотен ящиков кофе. На самом же деле это был условный сигнал, возвещавший, что момент наступил и он немедленно ждал их к себе.

Марк посмотрел на своего компаньона с явной враждебностью.

— Все твои чертовы тонкие кишки! — сказал он.

Энтони воспротивился, утверждая, что с ним все в порядке.

— Ты не годен для марш-броска.

— Годен.

— Нет, — повторил Марк с настойчивостью, граничивший в то же время со страстным негодованием. — Три дня на муле по этим проклятым горам — это слишком тяжело для любого в твоем состоянии.

Уязвленный словами друга и боясь, что он, согласившись с Марком, выкажет свой страх перед теми трудностями, которые им предстояли, Энтони упрямо твердил, что он готов преодолеть все. Желая верить этому, Марк быстро позволил убедить себя. Дону Хорхе был отправлен ответ — шестьсот ящиков кофе немедленно проданы, и он должен ожидать дальнейших подробностей в пятницу. И вот наконец, после ленча, в одуряющую полуденную жару они отправились за кофе «Финка», росшим высоко в горах над Тапатланом, где один из друзей дона Хорхе должен был предоставить им ночлег. Марк снова вытащил своего карманного Шекспира, и они четыре часа пришпоривали медлительных животных, все вперед и вперед, по запыленным зарослям маиса, и по полям, сквозь сухую, безлистную щетину ветвей, которая наконец уступила место зеленому мраку и золотым огням кофейных плантаций под возвышавшимися тенистыми деревьями. Вперед и вперед, и Марк тем временем прочитал целиком «Гамлета» и два первых акта «Троила и Крессиды»[313], а Энтони сидел и думал в дымке, окутавшей его глаза, как долго он еще сможет вынести это. Но наконец, когда стало совсем темно, они достигли места назначения.

В четыре часа на следующее утро они снова были в седле. Под деревьями царила двойная ночь — листва поглотила яркие звезды, но мулы с твердой уверенностью выбирали себе путь по извилистой тропинке. Время от времени Марк и Энтони проезжали под невидимыми лимонными деревьями, и во тьме запах цветов был подобен мимолетному, невыразимому откровению чего-то неземного — минутному восторгу, и затем, по мере того, как мулы продвигались, перебирая копытами, вверх по каменистой тропе, запах кожи и пота символизировал угасание этой сверхъестественной жизни, знаменуя возвращение к обыденности.

Поднялось солнце, и чуть позже они выступили из возделанных кофейных зарослей на возвышенную местность обнаженных гор и сосен. Почти на одном уровне дорожка извивалась в обе стороны вдоль, изрезанных гор. Слева под обрывом видна была долина, все еще темная от теней. Вдали, в дымном воздухе, пропахшем пылью засушливого лета и запахом лесных пожаров, в туманной белизне виделся тихоокеанский берег.

Марк все еще читал «Троила и Крессиду». Спуск был настолько отвесный, что им пришлось слезть с мулов и вести их под уздцы, еще через час они вышли к берегу речушки. Они перешли ее вброд и под палящим солнцем начали карабкаться на склон. Не было ни одной тени, и огромные голые холмы имели цвет пыли и выжженной травы. Ничто даже не шелохнулось, ни одна ящерица меж камней. Вокруг не было ни малейшего признака жизни. Безнадежно пустой хаос гор, казалось, простирался вдаль бесконечно. Все выглядело так, словно они ехали через границу мира в небытие, в бесконечные просторы горячего и пыльного ничто.

В одиннадцать часов они остановились на ленч, и еще час спустя, когда солнце стояло прямо над головой, сделали еще один привал. Тропа уходила вверх, затем спускалась на полторы тысячи футов в ущелье и снова выходила на поверхность. К трем часам Энтони был настолько изможден, что едва мог думать и видеть. Пейзаж, казалось, колыхался перед ним, как нарисованный, иногда темнел, меркнул и полностью опадал. Он слышал голоса, и его мысли начинали жить своей собственной жизнью у него в голове — жизнью, не связанной с земной, безумной, дурманящей и беспощадной. В фантасмагории, прекратить которую было выше его сил, один образ следовал за другим. Он был словно одержим бесом, словно кто-то принуждал его жить чужой жизнью и думать чужими мыслями. Но пот, который в три ручья лился у него с лица и промочил рубашку и хлопковые дорожные бриджи, был его собственным. Его собственным и страшным, невыносимым. Он ждал, что вот-вот заохает, даже разрыдается, но сквозь бред собственного двойника вспомнил о слове, данном Марку, и искреннее обещание того, что не утомится. Он мотал головой и продолжал ехать — ехать по несуществующему миру дикой фантазии и полупризрачного, зыбкого ландшафта, сквозь отвратительную реальность своей боли и усталости.

Голос Марка вывел его из полуобморока.

— С тобой все в порядке?

Очнувшись, с усилием приведя взгляд в норму, он увидел, что Марк остановился и ждал его прямо у изгиба тропинки. В пятидесяти ярдах вслед за багажным мулом ехал mozo.

— Мул-ла-а-а! — раздался долгий возглас, и вместе с ним глухой удар палки по спине мула.

— Извини, — пробормотал Энтони, — Я, должно быть, отстал.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке?

Энтони кивнул.

— Осталось меньше часа езды, — сказал Марк. — Поднажми, если можешь. — В тени огромной соломенной шляпы на его изможденном лице появилась ободряющая улыбка.

Тронутый, Энтони улыбнулся в ответ и, чтобы вселить в Марка уверенность, попытался пошутить о том, как тяжело, должно быть, деревянным седлам оттого, что на них беспрестанно ездят.

Марк рассмеялся.

— Если мы доберемся живыми и здоровыми, придется пожертвовать пару серебряных седел собору Святого Иакова в Компостелле. — Он рванул за уздцы, пришпорил мула и тот потянулся вверх по склону; затем, сбросив вниз камни из-под копыт, споткнулся и упал вперед на колени.

Энтони закрыл глаза, чтобы они минуту отдохнули от яркого света. Услышав шум, он снова открыл их и увидел, что Марк лежит лицом на земле, а мул усиленными рывками пытается встать на ноги. Пейзаж вмиг приобрел ясные очертания, зыбкие образы застыли. Забыв о боли в спине и в ногах, Энтони спрыгнул с седла и побежал по тропинке. Когда он приблизился, Марк поднялся на ноги и уже залез на мула.

— Ушибся? — спросил Энтони.

Тот покачал головой, но ничего не ответил.

— У тебя идет кровь.

Бриджи были разорваны на левом колене, и на нем виднелось красное пятно. Энтони крикнул mozo, чтобы тот вернулся вместе с багажным мулом и затем, опустившись на одно колено, открыл перочинный нож и отрезал им кусок ткани, соприкасавшийся с раной, образовав длинную бахромчатую щель в плотном материале.

— Ты испортишь мне бриджи, — подал голос Марк.

Энтони ничего не ответил, оторвав большой кусок материала.