Брайан ничего не ответил. Дверь за ним закрылась.

Без четверти час Энтони уже вернул взятый велосипед и возвращался вверх по склону холма к усадьбе. На этот раз уже решено точно — раз и навсегда. Он расскажет Брайану все — почти все, и в тот самый момент, когда войдет.

— Брайан! — крикнул он с порога.

Ответа не было.

— Брайан!

Отворилась кухонная дверь, и старая миссис Бенсон, служившая кухаркой и горничной, появилась в узкой прихожей. Мистер Фокс, объяснила она, отправился на прогулку где-то с полчаса; к обеду не будет, как он сам сказал, и собирался (можете ли поверить?) отправиться натощак, но она заставила его взять с собой бутерброды и вареные яйца.

С чувством внутреннего неудобства Энтони в одиночестве сел за ленч. Брайан намеренно избегал его, и поэтому должно быть сердится, или еще хуже, внезапно пришло ему на ум, обиделся — так глубоко, что не мог выносить его присутствия.

Мысль об этом заставила Энтони содрогнуться — обиды всегда были ужасны и мучительны также для того, кто их наносит. А если Брайан принесет со своей прогулки великодушное прощение, а, зная его, Энтони чувствовал уверенность, что так и будет — что тогда? Столь же болезненно было быть прощенным, особенно болезненно в случае, если об обиде не было сказано заранее. «Если бы у меня только был шанс сказать ему, — неустанно повторял он себе, — если бы я только мог это сделать». И почти заставлял себя поверить в то, что ему помешали.

После ленча он вышел в поле за усадьбой, надеясь (поскольку именно сейчас он решил срочно все рассказать), и в то же время, поскольку разговор мог стать мучительным и неприятным, сильно боясь, что встретит Брайана. Но он не встретил никого. Отдохнув на гребне холма, он сумел на какое-то время забыть о своих бедах на фоне прекрасного вида. Такой типично и обманчиво английский, думал он, желая, чтобы Мери была здесь и услышала его комментарии. Горы, долины, озера, но все в уменьшенном масштабе. Ничтожно маленькие, таящиеся, как английские усадьбы — все уютные, милые местечки — ничего грандиозного. Ни единого намека на мегаломанию тринадцатого века и никакой барочной вычурности. Уютная, пресыщенная величавость. И почти воспрянув духом, он начал спускаться.

Нет, сказала старая миссис Бенсон, мистер Фокс еще не вернулся.

Он в одиночестве пил чай, затем сел в шезлонг на лужайке и стал читать «Проблемы стиля» де Гурмона[314]. В шесть часов вышла миссис Бенсон и после пространного объяснения того, что стол накрыт и что холодная баранина в кладовой, пожелала ему доброго вечера и отправилась вниз по дороге к своему домику.

Вскоре после этого его стали кусать комары, и он вернулся в дом. Маленькая кукушка в швейцарских часах открыла свою дверцу, прокуковала семь раз и спряталась. Полчаса спустя она снова высунулась и крикнула один раз. Было время ужинать. Энтони поднялся и пошел к задней двери. В конце усадьбы холм светился почти сверхъестественным светом.

Брайана нигде не было. Энтони вернулся в гостиную и для разнообразия немного почитал Сантаяну[315]. Кукушка издала восемь пронзительных криков. Над оранжевым пятном заходящего солнца уже виделась вечерняя Венера. Он зажег лампу и задвинул шторы. Затем, снова сев, пытался продолжить чтение Сантаяны, но эти тщательно отшлифованные самоцветы остроумия перекатывались по плоскостям его ума и не оставляли ни малейшего впечатления. Наконец он захлопнул книгу. Кукушка объявила о том, что было полдевятого.

Несчастный случай, думал он. Мог ли Брайан стать жертвой несчастного случая? Но в конце концов люди не так-то часто попадают в них — тем более когда совершают тихие прогулки. Внезапно его осенила новая мысль, и в одно мгновение вероятность растянутых связок и переломанных ног исчезла. Эта прогулка — он совершенно в этом уверен — совершена на станцию. Брайан в поезде, он едет в Лондон, чтобы увидеть Джоан. Это было очевидно, лишь только такой вариант пришел ему в голову. Просто не могло быть по-другому.

— Господи! — сказал Энтони вслух в пространство маленькой комнаты. Затем, когда безнадежность ситуации вызвала в нем чувство цинизма и безразличия, он пожал плечами и с зажженной свечой отправился в кладовую за холодной бараниной.

На этот раз, решил он, пока ел мясо, он действительно может сбежать. Просто спрятаться до тех пор, пока положение не улучшится. Он не чувствовал никаких угрызений совести. Поездка Брайана в Лондон освободила его, по его собственной оценке, от любой другой ответственности в этом деле; он чувствовал, что теперь свободен и может делать все, что считает нужным.

В приготовлениях к побегу он, поужинав, поднялся на верхний этаж и начал упаковывать чемодан. Воспоминание о том, что он дал Брайану почитать «Жену сэра Айзека Хармана» заставило его со свечой в руке пройти через лестничную площадку. На комоде в комнате Брайана на видном месте стояли три конверта, прислоненные к стене. Два из них, как он заметил еще с порога, были с маркой, а на третьем марки не было. Это последнее письмо адресовалось ему, два других соответственно Джоан и миссис Фокс. Он поставил свечу на стол, взял свое письмо и вскрыл конверт. Его наполнило смутное, но сильное предчувствие, страх перед чем-то неизвестным, чем-то, что он не осмеливался знать. Он стоял долго, держа в руке открытый конверт и вслушиваясь в тяжелое биение собственной крови. Затем, наконец придя к окончательному решению, вынул сложенные листы. Их было два, один был исписан почерком Брайана, другой рукой Джоан. Сверху на письме Джоан Брайан сделал пометку: «Прочти сам». Он прочел:

«Дорогой мой Брайан. К этому времени Энтони, видимо, уже сказал тебе о том, что произошло. И знаешь ли, это действительно произошло — откуда-то со стороны, если ты понимаешь, что я имею в виду, — как несчастный случай, как будто меня переехал поезд. Я конечно же не думала об этом раньше, и Энтони, наверное, также не думал; открытие того, что мы любим друг друга внезапно пронзило нас, объяло нас сверху донизу. Не может быть и речи о том, что мы сделали это намеренно. Вот почему я не чувствую за собой вины. Прости, да — это больше, чем способны выразить слова, — за ту боль, которую я причиню тебе. Я готова сделать все, что смогу, для того, чтобы уменьшить ее. Я прошу у тебя прощения за то, что ущемила твои чувства, но я не чувствую себя виноватой, не чувствую, что обошлась с тобой бесчестно. Это было бы так, если бы я специально решилась оскорбить тебя — но это не так Я могу лишь сказать тебе, что это снизошло на меня — на нас обоих. Брайан, милый, я невыразимо страдаю оттого, что заставила тебя мучиться — тебя из всех людей. Если бы у меня действительно было такое намерение, я бы не смогла воплотить его. Не более того, как ты смог бы с умыслом причинить мне боль. Но это просто произошло — так же, как ты причинил боль мне из-за того страха, который ты всегда испытывал перед любовью. Ты не хотел обидеть меня, но обидел — ты ничем не мог помочь. Тот порыв, который вынудил тебя к этому, охватил тебя всего, целиком, как порыв любви, который охватил меня и Энтони. Не думаю, что в этом есть чья-либо вина, Брайан. Нам просто жутко не повезло. Все должно было быть прекрасно, но это вдруг свалилось на нас — сперва на тебя — так, что ты причинил мне боль, затем на меня. Впоследствии, может быть, мы останемся друзьями. Я надеюсь, что так оно и будет. Вот почему я не говорю тебе «прощай», милый Брайан. Что бы ни случилось, я всегда буду твоим любящим другом.