заинтересовать. Но он только поддразнивал меня: „Какая у тебя ужасная картина!“ Его могло интересовать разве что кто изображен на картине…»

Назовем еще одно лицо из этого круга – Лодю Авилова – Всеволода Авилова, сына Лидии Алексеевны Авиловой, столь близко связанной когда-то с Чеховым, жителя одного из близких к Пречистенке переулков – Гагаринского («Арбатские переулки… Гагаринский, Сивцев-Вражек, Власьевские, Афанасьевские, Хрущевский… Ограниченные с одной стороны Арбатом, а с другой – Пречистенкой… С громадной липой в Гагаринском, долго по осеням стоявшей золотым шатром над переулком. С особняками Нащокина и Штейнгеля… Как вместо Плотникова угодишь в параллельный Денежный, так и промахнешься и выйдешь в Лёвшинские, а не в Гагаринский. И кружишь вокруг церкви Успения на Могильцах, покуда выберешься», – описывает эти места в своих неопубликованных воспоминаниях «Всеволод Авилов – судьба и время» его жена, H. С. Авилова). Автор бесконечного количества стихов о Москве («Судорожно мной Москва любима / В дни, когда своим беззубым ртом / Оттепель жует гнилую зиму, / Навалясь на крыши животом…»; «Апрель. Весенняя Москва! / Как небо сине, воздух кроток! / Из-за домов, из-за решеток / Смеется клейкая листва… / Вот дама, девочка и няня / Прошли тенистой стороной, / Рысак промчался вороной, / Удары мощные чеканя. / Внезапно вырвались в окно / Из комнат гаммы на рояле. / Как это все сто раз видали! / Как это дорого давно!..»), автор «Арбатских афоризмов», которые он вычитывал из записной книжечки друзьям, любившим собираться у него в Гагаринском. В те годы он был женат на портнихе, шившей дамские платья (еще одна портниха в этом кругу; будто бы он уступил ее просьбе обезопасить ее от фининспекторов – и по этому поводу также сложил стихи: «Его мечтательная муза / В чаду угарных наших дней / Вступила в члены профсоюза / Трудящихся и честных швей…»).

Юношеские стихи Авилова нравились еще Бунину, что тоже было известно; в 1920-е годы, когда университетский приятель H. Н. Лямин знакомит его с Булгаковым, он продолжает верифицировать, стремясь закрепить тот слом мироощущения, который был общим для всей этой среды («В темных улицах, в расселинах / Непокрашенной стены / Прошлое мое расстреляно / И надежды сожжены. / Вся моя душа – пожарище, / Все мои желанья – гарь. / Аня! Мы с тобой товарищи. / Ты дикарка, я – дикарь!»).

В архиве Л. Е. Белозерской сохранился шуточный рисунок. В 1970 году, передавая его в Отдел рукописей государственной библиотеки, она рассказала нам, что именно на нем изображено. «Это – вечеринка у Лоди Авилова, примерно в 1926 году. Спиной к зрителю – сам хозяин. Сергей Топленинов – за роялем. Слева – Василий Яковлев, художник. Там были еще две неизвестные девы, изображено, как они стали рвать его на части… Булгаков и Лямин сидят на полу, спорят о мировых проблемах. Я выглядываю из конуры – то есть никто на меня не обращает внимания. Каждый живет своей жизнью. Я помню – говорили, что будет парадно, торжественно… А ничего такого не было. Я очень люблю этот рисунок…»

В этой среде в ходу были рассказы о своей «золотой» московской молодости. «Я помню его (В. М. Авилова) рассказ о крупном выигрыше в карты, – вспоминает H. С. Авилова, – после которого он „с ног до головы оделся у лучшего портного, сделал себе визитку и смокинг“… Забавная тут была история. Это было при жизни моего деда Александра Николаевича Смецкого (отца моей матери), очень богатого человека. Он тоже понимал в картах! И вот Лодя, играя в покер, обнаруживает у себя в картах прекрасную выигрышную комбинацию. Но – денег на большую ставку нет. Уже поздняя ночь – что делать? Запечатывают карты, и он едет к деду на Остоженку в «дом со львом» (на крыше его особняка была фигура льва). Лакей Елиферий, естественно, будить отказывается. Лодя настаивает. Слава богу, дед не спал и вышел сам. Узнав, в чем дело, без звука дал крупную сумму. А надо было знать деда! Был весьма суров и вспыльчив. И вот мальчишка двадцати лет, почти ему не знакомый, будит его среди ночи… Фантастическая история!»

С. В. Шервинский рассказывал нам, вспоминая о юности обитателей Пречистенки и Остоженки: «Вы не знаете, сколько сил, энергии отнимало безделье. Так и говорили: „Да так – время убивали“. Теперь нам гораздо ближе слова, что время убивает нас, не правда ли? Да, убивать время… Это была целая наука…»

Но из литераторов едва ли не самым интересным собеседником стал для Булгакова в эти годы писатель С. С. Заяицкий. С детства тяжело больной костным туберкулезом (унесшим его в могилу в 1930 году в возрасте 37 лет), обезображенный горбом, он, по воспоминаниям всех его знавших, был самым веселым в их среде. Переводчик и поэт Сергей Васильевич Шервинский рассказывал нам весьма характерную историю (которую сохранила и память Н. А. Ушаковой) о том, как Заяицкий, идя по Пречистенке, обратил внимание на прохожего, который слишком уж пристально глядел на него, франтовато одетого горбуна. Тогда, пройдя дальше, Заяицкий сел в трамвай, обогнал таким образом прохожего и, выйдя из трамвая, вновь пошел ему навстречу. Этот трюк он повторил дважды, приведя прохожего в полнейшее замешательство. И сам же Заяицкий рассказывал об этом, хохоча: смущен был не он, а прохожий.

В юные годы Заяицкий учился в знаменитой Поливановской гимназии (на дочери тогдашнего директора которой, И. Л. Поливанова, он и женился) и был в точном смысле слова певцом той Пречистенки, топографию и историю которой осваивал теперь Булгаков, поселившийся в этом примечательном районе Москвы. Заяицкий еще в 1914 году написал юношескую поэму «Пречистенка», начинавшуюся строками: «Пречистенка, благословенна будь. Ты нас взлелеяла, как матерь в колыбели», а в 1917-м – поэму «Неврастеник», где любовно описаны те самые переулки Пречистенки и Арбата, которые вскоре станут местом действия одной из повестей Булгакова. В 1924 году, в год их знакомства, Заяицкий уже получил известность как прозаик, как мастер приключенческого и сатирико-бытоописательного жанра.

В одном из переулков Пречистенки был дом, где жили еще несколько семей, с которыми Булгаков также свел близкое знакомство. Это был дом известного всей Москве, лечившего еще Тургенева, профессора-медика Василия Дмитриевича Шервинского; этот собственный дом профессора был закреплен за ним в 1918 году пожизненно, и он сдавал квартиры Я. Л. Леонтьеву, детскому писателю В. Н. Долгорукову (Владимирову), потомку князей Долгоруких. Жил здесь и известный издательский деятель, постоянный соратник Горького, Александр Николаевич Тихонов, и Андрей Андреевич Арендт с женой, врач, потомок лейб-медика Арендта, бывшего при Пушкине в дни смертельной болезни поэта. Эта пречистенская среда стала дружеским кругом Булгакова, кругом непременных слушателей новых его произведений вплоть до начала 1930-х годов, а