выправленный, „Собачьего сердца“ отправить немедленно Л. Б. Каменеву в Боржом. На отдыхе он прочтет. Через 2 недели он будет в Москве, и тогда не станет этим заниматься. Нужно при этом послать сопроводительное письмо – авторское, слезное, с объяснением всех мытарств (значит, уже было немало мытарств, не отразившихся в письмах Леонтьева. – М. Ч.) и пр. и пр.

Сделать это нужно через нас… И спешно!»

Письмо, видимо, сильно задело Булгакова – слово «авторское» жирно подчеркнуто им двумя, а «слезное» – четырьмя цветными штрихами и сопровождено двумя восклицательными знаками. Булгаков явно недоумевал, почему письмо должно исходить от автора, а не от редакторов, поддерживающих повесть, и уж никак не мог помыслить себя автором письма «слезного».

Рукопись в Боржом он так и не послал, а стал ждать возвращения Ангарского – это показывают, как увидим позже, последующие письма Леонтьева. Сам же Булгаков отправился в 10-х числах июня в Коктебель.

Но вернемся к весне этого года.

В это время редактор журнала, в котором печатался роман «Белая гвардия», был настроен деятельно, хотя положение его заметно усложнилось. И то и другое хорошо видно по его письму к своему постоянному корреспонденту Н. В. Устрялову от 11 марта 1925 года: «№ 5 нашего журнала, по независящим от меня причинам, задержался и выйдет в свет, увы! – лишь в конце марта. Зато интервал между 5-м и 6-м, надеюсь, будет много короче. Вся подготовительная – редакционная – работа по 6-й книжке уже в полном ходу. № 6 посвящен будет исполняющемуся в конце марта трехлетию журнала: 1-я книжка ленинградской „Новой России“ вышла у нас в марте 1922 года. По случаю юбилея мы в конце марта устраиваем широкий публичный литературный вечер, с демонстрацией всех наличных в Москве сил. Работы и редакционной и организационной по вечеру – безбрежно много, – это ничего; беспокоит только, не впустую ли проводится вся работа и будет ли вечер разрешен, хотя мы его наметили в отношении идеологического разворота скромнее скромного: сосредоточимся на вопросах культуры – в социально-философском разрезе; политических проблем не ставим вообще. Этим докладам посвящается только одно отделение. Два других – художественная проза и стихи в чтении авторов и актеров Художественного театра».

В письме, которое мы датируем 29 марта 1925 года, И. Лежнев писал Булгакову:

«Дорогой Михаил Афанасьевич! Посылаю Вам корректуру третьей части романа (это шли корректуры № 5 «России» – последней порции, начиналась третья часть романа. – М. Ч.). Очень прошу выбрать небольшой, но яркий отрывок из написанного Вами когда-либо для прочтения на вечере, посвященном трехлетию журнала. Сегодня, в воскресенье, ровно в 7 час. у нас на Полянке будет несколько авторов, которые прочтут намеченные для вечера отрывки. Просим очень Любовь Евгеньевну и Вас прийти вечером к нам на эту предварительную читку, захватив с собой и тот отрывок, который Вы проектируете. Учтите, что тема вечера – Россия и „Россия“. Хорошо бы, если б в прочитанном было хотя бы косвенное тематическое совпадение.

Если за сегодняшний день прочтете посылаемую корректуру, прихватите и ее. Привет Л. Е. Ждем Вас обоих. Ваш И. Лежнев».

4 апреля «Вечерняя Москва» в заметке, озаглавленной «Трехлетие журнала „Россия“», сообщала:

«В понедельник, 6-го апреля, в Колонном зале Дома Союзов состоится вечер, посвященный трехлетию журнала „Россия“.

Выступят с речами: Андрей Белый, И. Лежнев, В. Богораз (Тан), М. Столяров. Художественная проза и стихи в исполнении Качалова, Лужского, Москвина, Чехова, Дикого, Завадского и авторов – Андрея Белого, П. Антокольского, М. Булгакова, Б. Пастернака, Д. Петровского и О. Форш».

Через несколько дней появился выдержанный в иронических тонах газетный отчет: «„Россия“ о России (Вечер в Колонном зале, посвященный трехлетию журнала „Россия“)».

«Трудно даже поверить, чтобы в течение каких-нибудь трех часов можно было столько раз подряд повторять слово – Россия. Попытка же уловить в этом „российском“ потоке отличительные кавычки с самого же начала была бы обречена на неудачу. Очевидно, одни только „россияне“ и знают (если только знают), где у них кончается „Россия“ в кавычках и начинается Россия незакавыченная.

У Тана-Богораза дело обстоит сравнительно благополучно. „Наш журнал, – говорит он, – дело маленькое; не журнал, а журнальчик, да и три года – не слишком большой срок, но в тех условиях, в которых ему, мол, приходилось развиваться, месяц надо считать за год“. 〈…〉

– История сочится сквозь нас, – говорит Лежнев, – а ведь мы только люди.

Мы, оказывается, „устали“, „испили горькую чашу до дна“ (мерзлая картошка и т. п.). И в этом „наша“ несомненнейшая „трагедия“.

Однако Лежнев не унывает. Впереди – широкие перспективы. „Мы“ не только „завершители“, но и „пролагатели путей“. Теперешнее механическое объединение человечества должно смениться, по мнению Лежнева, органическим, причем Россия в этом „органическом объединении“ будет играть роль не какого-нибудь там пальца или уха, а (подымай выше!) „нервной системы“. России (неизвестно, в кавычках или без оных) предстоит выполнить функции „мировой интеллигенции“. Ни более, ни менее.

Но кто же поведет Россию к этому славному будущему, – вопрошает Лежнев, – „коммунисты или мы, попутчики?“ (ага!) и немедленно дает на это ответ: „И они, и мы“.

В России, мол, 130 млн. населения, и если один из этих миллионов окрашивает все остальные, то в то же время происходит и обратный процесс (все это верно; только кто сказал Лежневу, что его „мы“ равняются всем остальным миллионам).

Андрей Белый цитирует. Добросовестно. Мнения Достоевского, Пушкина, Некрасова и Блока относительно и по поводу России – как на ладони. В общем получается: „ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь“.

От себя Белый сообщает, что в самом созвучии „ррруссс“ „звучат сила и свет“. В „ррр“, видите ли, сила, а в „ссс“ – свет. Занимательно.

Последний из выступавших „россиян“, Столяров, – продолжает газета, – „понимает“ теперешнюю Россию как нечто раздвоенное, причем выходит так, что одна половина ее – „азиатская, политически и экономически нищая“ – стала, по его мнению, „бугром“ перед другой, по-видимому, гораздо более симпатичной, „половиной“, мешая движению последней вперед. Задача „России“, оказывается, в том, чтобы всячески содействовать слиянию этих двух половин (по-видимому, „плохая“ половина должна будет для этого перестать торчать бугром перед „хорошей“). А для этого, по мнению Столярова, необходимо бороться „против всего узкого, формалистического и утопического“».

Имя Булгакова в отчете не упомянуто.

Отчет, напечатанный 7 апреля в «Вечерней Москве» под названием «Тоже „Россия“», начинался также нотой иронической – «„Россий“ теперь развелось видимо-невидимо», но кончался угрожающе: «Гр. Лежнев, не полагайтесь на ловкость рук! Это со всех точек зрения рискованная штука!»

В один из дней кончавшейся зимы он пришел в дом на Большой Садовой, принес Татьяне Николаевне журнал «Россия» с началом его романа. На первой странице она прочла: «Посвящается Любови Евгеньевне