непонятных мест, которые нуждались в разъяснении. Новый год мы встретили в Нью-Йорке с Джудит. Оливер Смит и Роджер Стивенс[502] считали, что режиссёра нужно поменять, и когда мы приехали в Бостон, режиссёром сделали Хосе Куинтеро[503], ему не без труда удалось наладить постановку. Джейн быстро подправила текст, вычеркнув длинноты, и написала новую сцену для Милдред Даннок. Я был и поражён тем, что эти доработки были сделаны за ночь, и несказанно рад, когда увидел, как хорошо Милдред играет.

Либби очень помогла организовать серию выставок Ахмеда в городах на востоке США, от Нью-Йорка до Кливленда. Джейн и я жили у Либби, как правило, в её доме в Коннектикуте, когда премьера пьесы прошла в Нью-Йорке. Весной приехал Ханс Рихтер и снял сцену для картины, которую он теперь называл «8 x 8»[504]. Артур Голд и Роберт Физдейл получили деньги на заказ произведения для следующего концерта. Они попросили Джеймса Скайлера[505] написать текст, а меня — сочинить на его основе кантату для четырёх женских голосов, двух фортепиано и перкуссии. «Йерма» была готова лишь наполовину, и я не притрагивался к ней давно. Работа над новой музыкой могла бы избавить меня от чувства вины за то, что я сдался, бросив творческие «тяжбы» с «Йермой». Оставив Джейн и Ахмеда у Либби, я поспешил обратно в Танжер и взял в аренду пианино.

Глава XVI

Я провёл весну в Танжере, перекладывая на музыку текст Скайлера, путешествуя по Марокко и посещая религиозные праздники. Я никогда не утруждал себя получением водительских прав, но за две недели жизни в Шауэне стал в одиночку часто выезжать в западный Риф на своём «Ягуаре». Удивительно, но меня ни разу не остановила полиция.

В начале лета я получил телеграмму от Теннесси Уильямса и отправился на машине в Рим. Сменяя друг друга, мы с Темсамани проехали через Испанию и Францию. Ахмед, который незадолго до этого вернулся из Нью-Йорка, сидел сзади, играя на флейте и распевая до самой Барселоны, где, получив отказ в транзитной французской визе, он вылетел прямо в Рим. В Италию я приехал, так как Теннесси договорился, что я напишу диалоги для фильма, который хотел снять Лукино Висконти. Действие картины должно было происходить во время австро-итальянской войны в середине XIX века.

Висконти оказался человеком большого обаяния и обходительности. После того, как я шесть недель пробыл у него на жаловании и закончил работу, он сказал мне, что его не устраивают написанные мной любовные сцены. Через неделю Теннесси написал диалог, который Висконти устроил (режиссёр на него изначально и рассчитывал). Мы с Теннесси вместе указаны в титрах фильма, который в итоге получил название «Чувство» / Senso[506].

Я согласился написать статью для журнала Holiday о Стамбуле. Настал самый подходящий момент, чтобы съездить в Стамбул. Купив билет на корабль судоходной компании Denizyollari, я отплыл в Стамбул и вернулся в следующем месяце в Неаполь, где Темсамани ждал меня на причале с машиной.

Когда мы с открытым верхом ехали из Неаполя в Рим, Темсамани делал то, что имеют обыкновение делать берберы: он начал активно нюхать воздух. Постепенно обычное выражение лица Темсамани изменилось. Он что-то решил сделать. Машина замедлила ход, мы съехали с дороги и остановились рядом с группой крестьян. Темсамани вышел и неторопливо направился в их сторону. Короткий разговор, после чего я услышал его восклицания: Grazie! Grazie! / «Спасибо, спасибо!» Тогда он набрал охапку сухих стеблей (целые ворохи лежали на поле), принёс к машине и положил на заднее сиденье. Он несколько раз сходил туда и обратно, и на заднем сиденье образовалась куча стеблей. Мы продолжили путь в Рим, направляясь на улицу Виа Фиренце. Пока мы не доехали, Темсамани хранил о стеблях таинственное молчание, а потом затащил их все в квартиру. Тут он заявил, что собирается приготовить лучший маджун, который видел Рим. По его словам, несколько километров поля вдоль дороги было засеяно коноплёй, и крестьяне любезно разрешили ему взять, сколько он пожелает. Темсамани было важно, что он получил киф бесплатно. То, что эта конопля не подходила для раскуривания, не имело значения, потому что для маджуна она должна быть самое оно. Так и оказалось. На той неделе я переехал в Monte Parioli / Монте Париоли и устроил вечеринку, где всех угощали снадобьем Темсамани, у которого был прекрасный вкус и мощнейший эффект. На вечеринке были Лилиан Хеллман, Стелла Адлер, а также дочка Стеллы Эллен[507], неплохо выносившая маджун — похоже, он ей был уже привычен.

Теннесси захотел съездить на автомобиле в Танжер. Мы выехали из Рима на двух одинаковых «ягуарах», несколько дней переночевали в Портофино, где Трумен Капоте договорился, что мы будем жить в квартире на верхнем этаже в доме у воды. Мне не терпелось увидеть, каким будет Марокко теперь, когда местные «террористы» начали борьбу с французами, но любопытство таило страх, что в новых условиях страна перестанет быть, как раньше, пригодной для жизни иностранцев.

Мои опасения оказались обоснованными. На улицах Танжера отчётливо чувствовалась взаимное неприятие людей. У меня сложилось впечатление, что все ждали только сигнала, чтобы спустить адских псов с цепей.

По мере того, как обстановка ухудшалась, французы становились всё упёртее и несговорчивее. Особенно стали не жаловать Америку, потому что считали, что оружие, которое марокканцы пускали в ход против французов, поступало с американских баз. На улицах Танжера почти каждый день проходили демонстрации марокканцев, а владельцы магазинов только и знали, что опускать и поднимать стальные жалюзи на витринах, как только слышался или затихал шум толпы. Теннесси такую атмосферу считал угнетающей и пробыл в Марокко недолго.

Я перестал делать прививки от брюшного тифа, потому что был уверен, что не заражусь снова. Глуповато с моей стороны. Я вдруг слег с паратифозной лихорадкой. Три недели я пролежал в холодной комнате в отеле Massilia с лихорадкой. Темсамани принёс жаровни, которые, по крайней мере, помогли сделать помещение менее влажным. Джейн, вернувшись из Соединённых Штатов, поселилась в другой комнате на том же этаже отеля. У неё были две горничные, которые спали на полу, они помогали ей готовить для меня еду, используя для растопки угольные жаровни, которые прятали в шкафу, чтобы администрация отеля не узнала об их существовании.

Когда я выздоравливал, знакомый из Танжера привёл ко мне высокого и худощавого мужчину. Его звали Уильям Берроуз,