и он недавно написал книгу под названием «Джанки»[508] и продал её без посредников одному издательству, выпускавшему книги в мягком переплёте (я впервые слышал, чтобы кто-нибудь так делал). В контракте было что-то, что Берроуза не устраивало. Если я правильно припоминаю, у него были веские основания быть недовольным условиями договора. Его манеры были сдержанными до такой степени, что ты начинал сомневаться, находится ли он в комнате или нет. Я вспомнил, что видел раньше время от времени, как он шёл по улице, не глядя по сторонам. Мы продолжали пересекаться друг с другом, и теперь друг другу кивали в знак приветствия.

Я хотел увидеть Фес во времена политических волнений. По пути нам пришлось остановиться и ждать, пока по дороге мимо проедут французские танки и бронемашины. Когда мы добрались туда, за стенами Баб Фтуха стояли танки. В городе произошли колоссальные изменения. Каждый день в газетах публиковали списки жертв предыдущего дня. Никто не знал, где будет найдено следующее мёртвое тело, или чьим оно окажется. Лица прохожих на улице выражали только страх, подозрение и враждебность.

Позже весной я вернулся в Танжер, чтобы встретиться с Пегги Гуггенхайм, которая приехала из Венеции в компании двоих итальянцев с гитарами наперевес. Она пробыла всего две недели, но несколько раз мы с ней славно поужинали. Мы с Джейн взяли с Пегги обещание навестить нас на острове Тапробана следующей зимой. Потом она с приятелями отправилась в Испанию.

На лето я нашёл дом на краю утёса в Сиди Букнадель и начал снимать его помесячно. Я был готов написать ещё один роман и хотел использовать это место как студию. Необычным было, что дом был построен над родником, так что в комнатах на первом этаже вода стекала по стенам. Я покрасил и обустроил второй этаж. Здорово помогло сосредоточиться — нелишне, чтобы начать работать над книгой. Я думал о Фесе. Что ты будешь чувствовать, когда твой город, тот единственный, который ты близко знаешь, будет изо дня в день постепенно разрушаться у тебя на глазах?

Каждой ночью я заводил будильник на время рассвета. Когда раздавался звонок, я протягивал руку и брал термос с кофе, который готовил перед сном. Звук океана, бьющегося о скалы, доносился через окно до изголовья моей кровати. Я лежал неподвижно и писал. В полдень я заканчивал работу.

Когда наступила осень, я переехал в дом внутри стен Касбы, он стоял выше, и поэтому там было не так влажно. Однажды днём меня пришёл навестить месье Ктири. Он только что прибыл из Феса и ещё не отошёл от происходящего.

Предыдущим утром, когда он открыл дверь дома, чтобы выйти на улицу, то споткнулся о тело убитого ночью мужчины. «Но кто это делает?» — спросил я. Les terroristes / «Террористы», — произнёс Ктири, и его губы дрожали. У Ктири была всегдашняя привычка показывать документы, подтверждающие связи его отца с французскими военными командирами в Фесе. Так что у него имелись серьёзные основания напрягаться по поводу того, какой оборот принимали события.

В декабре того года я забронировал билеты для Джейн, Ахмеда Якуби и себя на корабль Orsova, направлявшийся на Цейлон. Ещё одна выставка картин Ахмеда была организована галереей в Коломбо.

Темсамани очень хотел составить нам компанию. Джейн предложила ему поехать с нами до Гибралтара и там выяснить, есть ли возможность купить дешёвые билеты. Так мы и поступили. Мы ехали вчетвером, Темсамани разместился где-то в глубине корабля, пил пиво с австралийками и впервые в жизни почувствовал себя человеком, равноправным с европейцами. Когда морское путешествие закончилось, его глаза засветились по-новому.

Первой реакцией Джейн на Коломбо было — она сказала, что там жарче, чем в Панаме, то есть жарче, чем ей было «по себе». Подвешенные у потолка москитные сетки над железными кроватями и здоровенные вентиляторы у потолка ей понравились. Нас стали звать в гости, и Джейн заинтересовалась местной едой. Когда мы добрались до Велигамы, увидев остров Тапробана — клочок тропического леса, поднимающийся из моря, Джейн застонала, не в силах сдержать чувства. Мы перешли воду вброд и взобрались на причал. Это сфотографировал фотограф газеты Times of Ceylon. Подошли к воротам, и Джейн бросила взгляд вверх через дикие заросли на вереницу лестниц, ведущих к дому, которого ещё не было видно. «Настоящий рассказ Эдгара По, — сказала она, пожав плечами. — Понимаю, почему тебе нравится это место». Я подготовил её к ночному нашествию летучих мышей (здесь их называют летучими лисами), но Джейн признавалась, что не ожидала, что их будет так много, а ещё, что у них будет размах крыльев целый метр и такие большие зубы. Когда стемнело, летучие мыши пропали из виду, если только не светить фонариком на деревья. У каждого из нас был свой фонарик, которым мы пользовались, переходя из комнаты в комнату. На острове не было электричества, а в доме имелась только одна яркая масляная лампа, которая обычно стояла в центральной комнате. Надо было защищать её от морского ветра, который всегда там дул. В центральной комнате высота потолка была около десяти метров, поэтому даже там было сумрачно, по стенам гуляли тени. Остальные комнаты были тускло освещены мерцающим пламенем старых, только коптивших воздух масляных ламп и свечей.

Как только мы взяли повара что надо, жизнь стала в радость. Мы поехали на железнодорожную станцию Велигама встречать Пегги Гуггенхайм. Она ехала в дребезжащей повозке, запряжённой волами. Пегги была в восторге от острова и не могла понять, почему Джейн его ненавидит. Джейн согласилась, что здесь красиво, но утверждала, что от этого не особо легче. На следующий день после приезда Пегги на Тапробану ей прислали толстый конверт от правительства в Коломбо с налоговыми декларациями, которые она должна была заполнить в трёх экземплярах, задекларировав доход, который получает в разных странах мира. Мы с Пегги немедля поехали в Галле посоветоваться с адвокатом. Он успокоил её и посоветовал не обращать внимания на письмо.

Джейн была больше очарована не цейлонцами, чей образ жизни был ей слишком чужд (такую жизнь она едва ли понимала больше, чем умозрительно), а бюргерами. Они были убеждёнными членами голландской реформатской церкви, говорили на архаичном английском и были трогательны настолько, насколько может быть трогательна только группа людей, которая вот-вот прекратит существование. У миссис Триммер были родственники в Галле, и они принимали нас у себя. Всё это как-то странно напоминало Центральную Америку: вдоль стен коридора рядами стояли стулья с прямыми спинками, а терраса была