К тому времени, когда мы поступили в колледж, я отточил мои пыточные методы до совершенства. Первым делом отправился к преподавателям Дика и каждому сообщил примерно следующее: «Ричарда Слейда чрезвычайно интересует ваш предмет. Возможно, он станет делом его жизни. Дикки очень многообещающий студент, заслуживающий особого внимания».

Естественно, они почувствовали себя польщенными, и это отразилось на их отношении к Слейду. Через несколько месяцев я нанес преподавателям второй визит. Я сказал: «Теперь я понимаю, что ошибался. На самом деле ваш предмет Ричарду Слейду неинтересен. Он принял временное увлечение за неодолимую интеллектуальную одержимость. Трудно сказать, в какой сфере лежат его истинные интересы. Возможно, у него нет способностей вообще ни к чему».

Бедолага Дик не мог понять причин внезапного охлаждения к нему преподавателей, хотя, к моей радости, это его глубоко ранило.

В итоге (какая изумительная ирония!) он посвятил себя психологии, из курса которой у него не осталось никаких реальных знаний, кроме обрывков информации вроде такого: «автоматическое письмо в некоторых отношениях эквивалентно бессознательному выписыванию слов».

Его привычка рассеянно черкать на бумаге с годами усилилась. Это навязчивое состояние вызвало краткий всплеск интереса в классе по экспериментальной психологии и подверглось поверхностному изучению. Ничего нового Дик не узнал, но взял за правило сохранять образчики своего автоматического письма, обычно даже на них не глядя, поскольку в дальнейшем он возненавидел свой «дикий талант», периодически включавшийся, даже когда он спал.

В тот период я не особо издевался над Слейдом – это было частью моего плана по усыплению его бдительности. «Следует избегать преждевременных встрясок и поспешных шагов, – повторял я себе. – Он должен жить в иллюзии, что плывет в сонном, спокойном потоке, пока я не поймаю свою рыбку на крючок на жучок под каток разорву кровоток вырву нитку кишок а потом в котелок и налью кипяток бедный мой дурачок ты не видишь снасть и не чуешь власть как пошла мне масть тут тебе пропасть покуражусь всласть нагнетая страсть нагнетая ненависть к девушкам с девушками с девушками».

Я воспользовался тактикой, доказавшей свою эффективность в ситуации с преподавателями. Разыгрывал партию в два хода: «Слейд тебя любит» и «На самом деле Слейд тебя не любит, возможно, он вообще не способен любить», пока не довел некоторых его пассий до прискорбно невротического состояния, когда они были готовы зарезаться сами или зарезать Слейда. В обоих случаях страдал Дик – в первом даже больше. И это доставляло мне удовольствие.

На последнем курсе колледжа Слейд сильно увлекся девушкой, несколько более искушенной, чем он сам. Он ей тоже нравился, и на какое-то время я позволил делу идти своим чередом.

Затем я отправился к блестящему молодому преподавателю, который был приятелем Слейда в силу близких интеллектуальных запросов, а также прославился в узких кругах тем, что развлекался с девушками достаточно взрослыми, чтобы подобные забавы не грозили осложнениями.

Я сказал ему примерно следующее: «Вот что, Саттерли, почему бы вам не прогуляться время от времени со Слейдом и Беатрис? Вы нравитесь обоим. У вас много общего, и я уверен, вы неплохо проведете время. Кроме того, есть и особая причина. Слейд подозревает, что Беатрис с ним скучно. Остроумный собеседник мог бы украсить и разнообразить общение. И Слейду было бы лестно похвастаться перед Беатрис дружбой с вами».

Саттерли отклонил это довольно нереалистичное предположение. Тогда, крайне осторожно, я выложил другой аргумент, который неизбежно должен был подействовать. А именно: Беатрис не так уж сильно любит Слейда, а тот, как бы его поведение ни демонстрировало обратное, на самом деле любит ее еще меньше и был бы рад возможности сорваться с крючка. Нет необходимости пояснять, что последнее утверждение было чистой воды ложью.

Через несколько дней они начали появляться на публике втроем. Последовали удивленные, даже саркастические комментарии, впрочем на тот момент не имевшие под собой никаких оснований. Интересный получился треугольник. Беатрис была польщена, но чувствовала себя немного не в своей тарелке. Саттерли, обнаружив, что в реальности ситуация немного отличается от описанной мной, занял выжидательную позицию, но не самоустранился. Слейд не давал мне заснуть по вечерам своими занудными песнями о том, как он счастлив.

А потом, в день, на который они договорились вместе поужинать и сходить на концерт, я заманил Слейда на партию в шахматы. Я специально подобрал противника подходящего уровня – так, чтобы, играя с ним, Слейд мог полностью испытать свои силы.

Борьба была напряженной и захватывающей, но слегка затянулась. За пыльными окнами кафе стемнело. Включили свет. Маленькая стрелка на уродливых стенных часах поползла вверх. Слейд, как я с одобрением отметил, начал нервно черкать в блокноте, где записывал ходы, заполняя страницу за страницей словами, которые его глаза так никогда и не увидели бы.

Его подмывало остановить партию, предложив ничью, хотя он находился в выигрышной позиции. Но я сказал, что он может пропустить ужин и успеть на концерт (все три билета были у него). Он дважды пытался позвонить Беатрис или Саттерли, но их телефоны оказывались заняты, и он спешил вернуться к доске.

В конце концов, проиграв партию из-за собственной оплошности, он убежал, едва успевая на концерт. Сильно нервничая, он всю дорогу простоял на передней площадке раскачивающегося трамвая, хотя в вагоне было полно свободных мест. Ему повезло с пересадками, и он прибыл в зрительный зал, имея десять минут в запасе. Но ни Беатрис, ни Саттерли там не оказалось.

Он мерил шагами фойе, пока не начался концерт, потом рискнул сбегать в ресторан в слабой надежде, что спутники ждут его там. Конечно же, никто его не ждал. Он помчался обратно, но снова не нашел в зале Беатрис и Саттерли, хотя кассир смутно припомнил, что пара, подходящая под описание, заглянула в фойе и удалилась.

Слейд снова попытался им позвонить. Девушка, взявшая трубку в общежитии, ответила, что Беатрис ушла еще до ужина. Телефон в квартире Саттерли не отвечал. В конце концов Слейд вошел в зрительный зал, оставив два билета у кассира. Весь вечер бедняга метался между фойе и тремя пустыми креслами.

На следующий день у Беатрис и Саттерли нашлись оправдания. Безусловно, сначала Слейд винил во всем себя. Но я проследил, чтобы его проинформировали, что Беатрис видели ранним воскресным утром выходящей из квартиры Саттерли и вот он рогат стократ бесноват зажат и помят стой смотри слушай слушай смотри стой стой стой боже боже боже ложе ложе ложе кожа кожа кожа усталая алая палая запоздалая боль боль боль боль, которую Слейду причинило это открытие, доставляла мне неизъяснимое наслаждение все следующие два месяца, вплоть до окончания колледжа.

Далее я обратился к теме женитьбы Слейда. Среди его подруг я выбрал девушку – довольно идеалистичную, застенчивую и жалостливую и при этом начисто лишенную предрассудков. Я отправился прямо к ней и сообщил:

– Слейд нуждается в тебе. В потенциале он творческий гений, но он как ребенок. Готова ли ты посвятить ему свою жизнь, лелеять его мечты, облегчать его боль, защищать его от ударов реальности, насколько это в твоих силах?