Фел Зарост и Умойен, как и Дион, превратились в воинов без легиона, теневых агентов Сигиллита, но о судьбе остальных Пром знал только по слухам. Таргутай Есугэй вернулся к Белым Шрамам, ведущим кампанию против зеленокожих, и с тех пор о нем не поступало известий. Эликас из Первого… Кто скажет, где он сейчас? Бойцы Льва были загадкой даже для самих себя.

Об уделе прочих Дион почти ничего не знал, но опасался худшего.

Имперцы высадились на Никею менее десяти часов назад. На протяжении всего варп-перелета они не щадили двигателей «Аретузы» и «Дорамаара», чтобы достичь цели раньше кабала Тысячи Сынов. Риск оправдался: при выходе из эмпиреев оказалось, что космос вокруг проклятой планеты совершенно пуст, за исключением брошенных барж, которые использовались для наведения при бомбардировке. Кружась по нисходящим орбитам, эти выжженные остовы постепенно погружались в колеблющуюся завесу пыли, выброшенной в атмосферу разрывами снарядов.

В обычных условиях никто бы не предположил, что две группы, раздельно путешествующие через Имматериум, могут добраться до пункта назначения примерно в одно и то же время. Как правило, ввиду неизбежных превратностей варп-переходов одни странники дожидались других месяцами, а то и годами.

Но Дион с пугающей уверенностью чувствовал, что легионеры Тысячи Сынов прибудут в зал правосудия уже скоро.

И здесь их встретит Пром со своими воинами.

В сущности, план действий был несложным.

Используя осколки души примарха внутри Гамона, имперцы выманят противника на поверхность, и Антака Киваан уничтожит их звездолет. Как только неприятель лишится путей к отступлению, магос Аракс устранит Лемюэля, а Дион и его подчиненные убьют воинов Аримана.

Библиарий прекрасно понимал, что шансы на успех такого замысла крайне малы, но более удачных практических решений у них не имелось.

Нагасена прижал два пальца к вокс-бусине в ухе, через которую поддерживал связь с «Дорамааром».

— Они идут, — сообщил агент.

Пром кивнул, не отводя глаз от трех далеких пятен света, что приближались к вулкану сквозь облака.

— Знаю.

По воле Императора этот грандиозный амфитеатр, созданный как дворец чудес, превратился в сцену безжалостного судилища. Его каменная кладка обладала нуллифицирующими свойствами, хотя и почти ничтожными в сравнении с подавляющей мощью оберегов «Озирис-Пантеи».

Азек вел свой кабал и союзные отряды через исхлестанные ливнем развалины туда, где ждали ловчие. Все тридцать три легионера двигались быстрым шагом, желая поскорее закончить дело и убраться отсюда.

Ариман воспринимал ауры неприятелей, как огоньки свечей: какие-то горели тускло и подрагивали, другие пылали неземным сиянием. Среди них корвид определил несколько душ, которых запомнил по Камити-Соне; других он не знал.

Одно из созданий лучилось таким внутренним светом, что Азек отчетливо различал его силуэт даже за пеленой дождя. Когда эта фигура, словно магнит, потянула к себе сущность в посохе корвида, у Аримана участился пульс: он понял, чем вызвано такое взаимное притяжение.

Но хеку влекло вперед и что-то еще.

Азек ощутил присутствие более великой и могущественной силы, скрытой глубоко в недрах Никеи. Что там, еще один осколок души? Или нечто совершенно иное?

Тропа привела легионеров на заваленное обломками плато — все, что сохранилось от арены. Ариман мысленно представил ярусы скамей, с которых клеветники изрыгали ложь о Тысяче Сынов, нагоняя страх на публику, и подиум Малкадора, где тот зачитывал обвинения в колдовстве. Наяву корвид заметил руины пьедестала, откуда Император изрек приговор Алому Королю.

Сыны Магнуса рассредоточились по арене. Их строй напоминал расправленные крылья, сходящиеся к Азеку и его кабалу.

Против адептов Тысячи Сынов вышло весьма разношерстное воинство.

Пальцы бойцов с обеих сторон легли на спусковые крючки и активационные руны мечей. Хватило бы мельчайшей искорки, чтобы в амфитеатре вспыхнул пожар битвы. Воздух мучительно задрожал, пропитавшись едва сдерживаемой жаждой насилия.

Ариман критически оглядел группу неприятелей.

В первую очередь его внимание привлек громадный, покрытый оранжевым лаком автоматон, который держал за шею извивавшегося человека. Пленника окружал ореол пси-света, настолько яркий, что черты мужчины почти терялись в сиянии, но Азек узнал бы Лемюэля Гамона где угодно, как бы сильно тот ни изменился. Хека тянулась именно к летописцу, и корвид побледнел, ощутив, сколь нечеловеческая мощь струится по жилам бывшего послушника.

Возле киборга стоял незнакомый Ариману техножрец с высохшим телом, которое поддерживала замысловатая система из стального каркаса и суспензорных полей. В ауре механикуса читалась немалая отвага, но за ней скрывался и неодолимо растущий страх перед распадом его организма.

Азек послал Хатхору Маату мысленный вопрос, и павонид медленно кивнул.

+Тогда начинай,+ отправил корвид.

Слева от автоматона расположились рунный жрец Бъярки и его уцелевшие бойцы. Перед Волком с жутко обгоревшим лицом стоял на коленях еще один пленник. Ариман вздрогнул от гнева, узнав в нем Менкауру; способности и свободу его друга ограничивал шипастый ошейник.

Между адептом и Лемюэлем находилась воительница в доспехах. Омерзительная пустота, дыра в бытии на месте души, выдавала в ней Сестру Безмолвия.

Мечник в латах Драконьих Народов прикрывал собой женщину, которая рухнула на колени при виде Камиллы. Азек понял, что перед ним Чайя Парвати — он постоянно замечал ее лицо во время многочисленных погружений в разум госпожи Шивани.

Наконец Ариман перевел взгляд на легионера в омытых дождем серебристо-серых доспехах и уже не смог отвести глаз: он хорошо помнил ауру этого воина.

— Ты — Пром из Тринадцатого.

— Верно, — отозвался тот, — однако приказы из Ультрамара более не имеют надо мной наивысшей власти.

— Когда-то я ответил бы, что подобное невозможно.

— И я бы согласился с тобой.

— Ты говорил здесь в защиту Алого Короля, — продолжил Ариман и увидел, как покоробило Волков упоминание о том, что Дион ранее поддерживал Циклопа.

«Удастся ли вбить клин в эту трещинку?»

Да, прозвучал в разуме Азека характерный голос Афоргомона. Но у меня есть клин, который войдет глубже любого из твоих.

— Твоя речь — великолепный образец ораторского искусства и неопровержимых доводов, — произнес корвид. — Благодарю тебя за то выступление.

— Хоть я и говорил в поддержку Магнуса, даже не надейся использовать ту ошибку против меня. Каждый день я сожалею, что не промолчал тогда. Твой примарх солгал на суде и предал нас всех.

Опустив посох на растрескавшиеся каменные плиты, Ариман указал на Лемюэля.