– Нас расстреляют?

Конвоиры молчали.

– Скажите, куда вы нас везете? – не унимался молодой попутчик.

– Не хнычь, сопляк – внезапно заговорил второй военный. По голосу я понял, что это взрослый, возможно уже пожилой мужчина.

– Хотели бы пустить в расход, расстреляли еще в подвале. Немец к Смоленску подошел, того гляди захватит город. Не слышишь, что ли, канонаду?

Я прислушался. Действительно, можно было различить далекие и не частые пушечные залпы и разрывы, судя по всему, стреляли танки или орудия среднего калибра.

– Увозят нас в Москву. Считайте, что в рубашке родились. Остальных уже на тот свет отправили. Ценности мы, конечно, никакой не представляем, так, пушечное мясо, но видишь, как оно все обернулось. Немец прет так, что скоро к Москве выйдет, наша единственная заслуга в том, что мы кадровые военные, и знают НКВДшники что преступлений или измены за нами нет. Помурыжут еще в камерах, попытают, а потом скажут: «Поцелуйте нас в зад, сволочи, за то, что не убили, искупите кровью свою вину перед родиной» – и отправят на передовую в самое пекло. А я бы и рад, мне за свой полк с фрицами посчитаться надо, если винтовок не дадут, я их зубами грызть буду! И говоривший матерно выругался. Судя по всему, он был осведомлен лучше, чем мы.

Нас действительно довезли до станции, посадили в товарняк и в сопровождении вертухаев повезли на восток. Несколько суток мы двигались в сторону Москвы. За это время я успел познакомиться с попутчиками. Тот, что постарше оказался пехотным полковником лет сорока. Его стрелковая часть попала в окружение в районе Могилева. Танки Гудериана перемололи пехотинцев как щепки. От полка остался взвод, с которым полковник вышел из окружения и был арестован, как командир, покинувший позиции и бросивший часть. Полковник был ранен, его правая нога кровоточила. Молодой оказался говорливым младшим лейтенантом лет девятнадцати. Он был почти мой коллега – пилот бомбардировщика. Его СБ сбили над территорией занятой противником. Остальной экипаж погиб. Несколько суток он пробирался на восток, пока не наткнулся на одну из наших передовых частей. Его форма была порвана, документы отсутствовали, с его частью не было связи, и лейтенанта задержали до выяснения. Оба попутчика находились в Смоленском НКВД меньше чем я. Мое лицо уже совершенно обросло жесткой щетиной, от грязной формы и немытого тела шел смрад, болела челюсть с двумя выбитыми зубами. Но не только физическое состояние доставляло беспокойство. Меня все время терзал один и тот же вопрос. как немцы могли зайти так далеко в глубь нашей территории, окружая и громя наши дивизии? Нет, нас учили не этому! Война должна была проходить на территории Германии с нашей быстрой победой! Что происходит? Неужели массовая измена и Гущин предатель?

На какой-то станции нас пересадили в машину и повезли по городу. Я не знал Москву и не ориентировался где нас высадили. Это было здание тюрьмы НКВД. После прибытия меня поместили в одиночную камеру. Потом привели к следователю. На этот раз вел допрос капитан ГБ. Меня не били. Он потребовал, чтобы я в «сотый» раз подробно изложил свою историю, ничего нового я не рассказал. Через пару дней меня опять вызвал капитан, он был достаточно мягок, даже услужлив. Он пообещал, что устроит мне баню, горячий чай и хорошее питание, если я дам показания на полковника Гущина. Я уточнил, какие показания должен дать на снятого комдива.

– А разве Гущин не перевел тебя в Киевский округ, чтобы ты сеял в авиационных полках пораженческие настроения, занимался вредительством и перегнал к противнику наш новейший самолет?

Я ответил, что Гущина знал всего чуть больше недели, про его знакомство с моим отцом я наивно скрыл. Сказал, что при мне никаких подозрительных или пораженческих разговоров полковник не вел, а самолет я гнал не немцам, а хотел быстрее попасть на фронт, не зная, что Ковно занят противником.

Меня вернули в камеру и больше не трогали.

Через некоторое время меня отвели в баню, где я смог не только помыться сам, но и постирать одежду, затем перевели в общую камеру, в которой находилось еще человек десять. Мне повезло, в ГБшной тюрьме не было уголовников, только «политические», в основном военные в званиях до капитана. По их утверждениям, попавших за всякую «ерунду» – кого-то за самовольное оставление части, кого-то за пьяную драку или за крепкое словцо в адрес партии и правительства, допустивших такой успех противника, расцененное как «пораженческие настроения». Своих бывших попутчиков из Смоленска я не увидел, надеюсь, что у них сложилось все хорошо. Неожиданно, хотя, что тут неожиданного в тюрьме, меня вызвали на допрос. В кабинете был знакомый мне следователь и на стуле спиной к входу сидел еще один человек. Я подошел ближе, сидящий обернулся и я увидел, что это был Гущин, в военной форме, но без знаков различия. Я не знал, радоваться мне встречи или нет. Кто он, Василий Андреевич, беспричинно арестованный полковник РККА или предатель и враг народа?

Мы поздоровались. Следователь вышел, оставив нас в кабинете.

– Ну, здравствуй! – сказал Гущин. – Наслышан я о твоих приключениях.

– А я – о ваших! – ответил я осторожно.

Он грустно улыбнулся.

– Не верь слухам, все хорошо. Попрессовали и оправдали, меня должны реабилитировать. А вот командующий ВВС фронта генерал Ионов до сих пор в заключении. Когда началась война, мы первый день фашистов достойно встретили, потери были, но незначительные. В конце дня Ионов отдал приказ об эвакуации дивизии, вроде бы сухопутные войска немцев приблизились к аэродрому, тут и началось. из шестидесяти двух МиГов твоего полка в тыл перелетели шесть машин, остальные потеряли. Меня скоро отпустят, должны отправить в формирующуюся дивизию. Я как узнал. ты арестован, стал доказывать, что парень ты надежный и толковый. Тебя скоро отпустят, так что готовься, попадешь в действующую часть – и Гущин потрепал меня по-отечески за плечи.

Конечно, я был рад услышанному.

– Василий Андреевич, ответьте на вопрос. как так получилось, что немец до Смоленска дошел?

– Если бы только до Смоленска! Он уже до Ленинграда дошел и сейчас на Москву идет!

Но ничего, соберемся в кулак, остановим и погоним обратно до Германии. Столько мы к войне готовились, а вышло, что не готовы. И знали, что война будет, а не верили. И когда противник ударил, что кому делать никто не знает, связи нет, взаимодействия нет, одна часть отступает, другая контратакует. А немец пошел клиньями, и самолетов у него меньше и танков, но каждый солдат и унтер знает что делать. На прорывах, у него перевес и в воздухе и на земле, и главное – скорость, двигается быстро, наши думают, что враг впереди, а он уже обошел с флангов и зашел в тыл и рвет нас как тряпку. А победим мы их так. сейчас главное темп сбить, подтянуть резервы, стать стеной по всему фронту, всем народом, чтобы разбились об эту стену дивизии Гитлера, война то Отечественной названа, как в 1812, ты, поди, и не знаешь. Ну, есть еще вопросы, лейтенант?

– Да, товарищ полковник, которое сегодня число?

– 23 сентября!