старообрядцами. Мстёра славилась иконописцами, знавшими стили древнего письма и потому считавшимися лучшими реставраторами (на Остроухова и Рябушинского работали исключительно выходцы из Мстёры). Живущее иконописным промыслом село через офеней и коробейников держало связь со старообрядцами всей России — основными заказчиками икон «под старину» «в стиле» строгановского, московского или новгородского письма XVII века. Отсюда же, из Владимирской губернии, перекупщики-иконники забирали настоящую старину и увозили московским клиентам, среди которых числился Черногубов, выступавший посредником между перекупщиками и Остроуховым. Последний, в свою очередь, тоже посредничал: сняв с очередной партии «пенки для себя лично», оставшиеся вещи рекомендовал своим состоятельным знакомым. Так, примерно, выглядела вся цепочка в описании Грабаря.

Здесь следует коснуться такого деликатного момента, как купля-продажа, без которых собирательства попросту не существует. В отличие от коллекционеров-миллионщиков Илья Семенович дилерством не гнушался и ничего зазорного в том, чтобы заполучить вещь в полцены, а иногда и вовсе задаром, не видел. Существенной деталью покупки «Снятия с креста» и «Положения во гроб» было то обстоятельство, что икон Остроухову принесли не две, а четыре. Илья Семенович выбрал две лучшие, а две отложил для Варвары Николаевны Ханенко, жены украинского промышленника и мецената. Тут же ей в Киев была отправлена срочная телеграмма, где говорилось, что ему за 10 тысяч предложены четыре иконы: две за пять берет он сам, а две очень советует ей. К вечеру пришел ответ, что цена слишком высока. «Остроухов вскипел и отправил новую срочную телеграмму, смысл которой заключался в том, что он благодетельствует Ханенко, а она своего счастья не понимает и что, если немедленно не будут присланы деньги, икона уйдет: на нее уже есть несколько претендентов. Утром пришла срочная телеграмма: „Согласна деньги сегодня телеграфом Ханенко“.

Для меня тогда во всем этом не было ничего особенного, почему Остроухов и не скрывал от меня хода переговоров, — вспоминал Грабарь. — Особенным светом озарился этот эпизод только много лет спустя, когда я узнал, что все четыре иконы были предложены Остроухову не за десять тысяч, а за пять… С москвичами, стоявшими на коленях перед его знаниями и непогрешимостью и, конечно, не подозревавшими о его „методах собирательства“, он церемонился еще менее. Приходит Илья Семенович к антиквару Ш[ибанову]. У него новая партия икон — все Новгород XV века. — Цена? — спрашивает Остроухов, указывая на „Знаменье“. — Три. — А „Благовещенье“? — Тоже три. — Вот что: „Благовещенье“ будет шесть, а „Знаменье“… „Знаменье“ пришлите мне, „Благовещенье“ возьмет Вера Андреевна. И В. А. Харитоненко действительно брала „Благовещенье“ — худшее, чем „Знаменье“, доставшееся „благодетелю“ даром».

Что было в действительности, а что Грабарь нафантазировал, сказать сложно. Антикварный рынок только складывался, законов его функционирования выработано не было, поэтому методы Остроухова, учитывая его общественный вес, действительно могли шокировать. Однако относительно стоимости Грабарь явно переборщил: две изумительные, «дивные по ритмической композиции и по краскам» иконы XV века были куплены в июне 1912 года у братьев Чириковых всего за 1500 рублей. «Дивный» — эпитет, постоянно встречающийся в остроуховских письмах («Купил св. Георгия, побеждающего змия… дивную, полную „Тристана“ композицию, такую новгородскую Нормандию»). Мимо Ильи Семеновича не проходила ни одна икона, он бился за каждую доску, страшно радуясь, когда удавалось обойти и Рябушинского, и Харитоненко, и А. В. Морозова (Алексей Викулович увлекся иконами позже других). «Какие четыре иконы приобретены на днях — не возьму всего Вашего музея за них!!! — хвастается он перед хранителем Русского музея П. И. Нерадовским. — Не завидуйте мне, если я стану уверять Вас, что такой иконы, какую мне Бог послал получить, никто в мире не видел еще; не завидуйте мне, если я скажу Вам, что Муратов, например, столбенеет перед нею… Не завидуйте мне, если буду свидетельствовать Вам, что кроме этой иконы я получил еще несколько превосходнейших, из которых ни одну не отдам за весь музей Ваш».

Вещи у него действительно были отличные. «Пророк Илия», «Деисус», «Рождество Христово», «Иоанн Златоуст», «Фрол и Лавр», «Покров пресвятые Богородицы», «Св. Николай Чудотворец», «Сретение господне», «Св. Георгий», «Архангелы Михаил и Гавриил», «Шестоднев», «Св. Никита мученик» Прокопия Сирина, «Св. Иоанн Предтеча в пустыне». Н. П. Кондаков, академик, создатель иконографического метода изучения памятников, признался, что предложенная в 1913 году к закупке Русским музеем коллекция икон (причем за огромную сумму) в сравнении с остроуховской кажется ему «прямым убожеством». Особенно лестно было слышать такое от Кондакова — главы научной школы, скептически относившегося к древним иконам и не верившего ни в их красоту, ни в способ расчистки досок, использовавшийся мужиками из слободы Мстёра. «Помню, как на выставке 1913 года в Деловом Дворе профессор Московского Университета, историк Щекин, кричал, что все это „купеческая блажь“, что таких ярких по краскам икон „никогда не бывало“ и что изготовили их для потехи богатых собирателей и для собственной наживы плутоватые иконописцы, — вспоминал Муратов. Иконографическая школа, к которой принадлежал профессор, действительно ранних икон не знала и оперировала только поздними, многажды записанными. — Но Щекин был искренним человеком. Не прошло и года, как убедился он в правоте нашего дела и стал большим и деятельным другом его и постоянным гостем остроуховского собрания».

Упомянутая Муратовым Выставка древнерусского искусства, устроенная в Москве в феврале 1913 года Археологическим институтом, стала, по его же выражению, кульминацией иконного движения. У ее посетителей «как бы внезапно спала с глаз пелена, долгие столетия застилавшая подлинный лик русской иконописи». Благодаря нескольким энтузиастам, нашедшим и очистившим новгородские, псковские и тверские иконы от многочисленных слоев потемневшей олифы, открылось древнее письмо (кстати, превосходно сохранившееся). Сейчас, когда каждый школьник имеет хотя бы минимальное представление о русской иконе, трудно даже поверить, что икону окончательно признали и поставили в один ряд с самыми значительными явлениями мировой культуры только в начале ХХ столетия, а те безжизненные, бескрасочные образа, по которым в ХIX веке судили о древней живописи, ничего общего с ней не имели.

Триумф древней живописи стал триумфом Остроухова. И это при том, что заслуга устройства (а тем более финансирования) выставки 1913 года принадлежала Степану Рябушинскому, который не только показал большую часть своего великолепного собрания, но и написал аннотации к каталогу. И при том, что гораздо раньше Остроухова иконы начали собирать Виктор Васнецов и Петр Иванович Щукин (не важно, что тот рассматривал иконы как церковную археологию), что превосходная коллекция имелась у Степана Петровича Рябушинского, особо ценившего иконы за древность. Но поскольку для И. С. Остроухова существовал только один критерий — художественное качество, право именоваться «Первым собирателем иконы как произведения искусства» единогласно отдали ему.

По окончании выставки желающих посмотреть остроуховские иконы оказалось так много, что хозяину пришлось назначить особые часы, в которые — по воскресеньям — в особняк в Трубниковском пускали «совсем посторонних посетителей». Не прошло и года, как вышла роскошно по тем временам изданная книга П. П. Муратова «Древнерусская иконопись в