Несколько лет спустя Мори Хэллек вкратце изложит эту «печальную историю» в своем написанном от руки и почти неудобочитаемом признании, где он покается в многочисленных проступках — в том, что за время работы в Комиссии несколько раз принимал взятки от концерна «ГБТ-медь» через посредника, намеренно оттягивал передачу дел этого концерна в суд и фактически занимался саботажем, скрывая некоторые магнитные записи, письма, памятные записки и документы. Он расскажет о Джеймсе С. так, будто это имя общеизвестно и имеет самое непосредственное отношение к его делу. Расскажет и об «очищении», и об «умерщвлении аппетита», и об «О-О-М», что крайне озадачит полицейских следователей, его бывших коллег по Комиссии, его друзей и знакомых. Изабелла, держа наспех нацарапанные заметки в дрожащей руке, скажет, что она никогда не слышала ни о чем подобном — ни о Джеймсе С., ни о Бенаресе или О-О-М.

— Мы с мужем уже давно живем врозь, — скажет она голосом, лишенным интонации, как говорят, выступая с публичным заявлением.

— Но как ты мог вообразить, что я тебя так любила, — спрашивает мужа Изабелла одним обычным во всем остальном зимним утром и чувствует, что сама удивляется собственной храбрости. — Как ты мог так обманываться, ты же не дурак, ты должен был бы знать… — Она произносит это, потягивая вино. Сухое белое вино, излюбленный напиток Изабеллы: оно выглядит так красиво в бокале, и в нем так мало калорий, его можно пить часами без заметного эффекта. — Чтобы я любила спать с тобой, чтобы ты что-то значил в моей жизни, в моей физической жизни, в моей жизни женщины.

Слова выскакивают одно за другим. Словно отрепетированные. Но на самом деле вовсе не отрепетированные — не совсем.

— Я отнюдь не хочу причинить тебе боль, одному Богу известно, как я тебя уважаю и как восхищаюсь тобой, ты чудесный человек, ты был чудесным отцом не в пример многим другим, но…

Она говорит медленно и не без убежденности, потягивает вино, замечает, что лак на одном из ногтей чуть облез, а она только накануне делала маникюр, за который немало заплатила, — кстати, на когда она записалась в следующий раз к Сесиль? «Я не хочу, чтобы люди думали, будто я бросаю его из-за всех этих слухов, — сказала Изабелла Тони, — потому что на самом-то деле я уже давно собиралась, наверное, слишком давно: из всех моих знакомых я развожусь последней, а вышла замуж, кажется, первой».

Она говорит, а Мори слушает молча, с лица исчезли все краски, оно не выражает никаких чувств. «Мне кажется, я могу быть уверена: он не станет противиться, — сказала Изабелла Тони, — Господи, надеюсь, он не станет плакать, я же люблю его, я не хочу причинять ему боль, право, не знаю, зачем он на мне женился, — разве я в этом виновата?..» Теперь уже весь Вашингтон гудит от слухов. Произошла обычная «таинственная» утечка информации, и появились безжалостные намеки в колонках светских сплетен, и сразу резко сократилось число приглашений на действительно важные вечера, как и резко сократилось число людей, принимающих приглашения Изабеллы. Внезапно дом на Рёккен, 18, стал менее притягательным. Внезапно все вдруг оказываются заняты на этот вечер, или уезжают, или приглашения не идут дальше секретаря, горничной, «механического секретаря». Еще один высокопоставленный чиновник попал в беду. Вполне возможно, что это дело чисто профессиональное; вполне возможно, что это во многом связано с его браком или с его семейной жизнью; вполне возможно, что это «идиопатический» срыв, какие довольно часты в наши дни, или это какая-то неустановленная болезнь, или внезапное парализующее осознание, что он больше не верит в то, во что обязан верить как высокооплачиваемый слуга общества, — все эти варианты возможны и шепотом обсуждаются.

«Я не хочу, чтобы люди думали, будто я расстаюсь с ним в такой момент, когда он во мне нуждается, — медленно произносит Изабелла, и Тони долго молчит, что наводит на размышления, и у Изабеллы к горлу подступают слезы, но зачем выставлять себя идиоткой и плакать перед Ди Пьеро, зачем уродовать себя?.. И она слышит собственный голос, который продолжает: — Но в конце-то концов, разве будет более подходящий случай… Это же и вовсе нелепо — бросать человека, когда он в тебе не нуждается».

Тони заулыбался. Тони рассмеялся. Все женщины обожали его за этот «теплый и веселый» юмор, который он выказывал лишь при очень близком знакомстве.

Говоря, Изабелла исподтишка наблюдает за мужем. Глупейшая ситуация: он слушает, он смотрит в пол, он даже еле заметно кивает, словно подозревал все это, словно не может ничего возразить, словно согласен, этот бедный милый Мори, Мори, которого все любят, — Изабелла слышит свои слова: как она объясняет, почему вышла за него замуж, как их в свое время потянуло друг к другу — оба они тогда обманулись, верно ведь, это было так преждевременно, верно ведь, разве он не знает, как все девушки мечтают выскочить замуж — и в Хэйзской школе, да и везде, даже умные девочки, даже спортсменки, это что-то такое в воздухе, никто не может устоять, никто даже не понимает все зло, какое с этим сопряжено.

— Но я тебя любила, — говорит Изабелла, — любила, как могла любить в том возрасте.

В Вашингтоне часто бывают такие деликатные совпадения по времени и обстоятельствам: профессиональный крах совпадает с крахом семьи. К этому добавляются и побочные факторы — такие, как пристрастие к алкоголю, мрачность, безрассудство, поразительная небрежность в одежде; все это, как ни грустно, проявилось и у бедного Мори Хэллека. А когда человек часами молчит, погруженный в себя, — этакое самоедство… «Он изменился, и я не могу приноровиться к нему, да, думаю, и не хочу, — сказала Изабелла Тони, — просто, по-моему, уже слишком поздно, уже пятнадцать лет как поздно».

«Ты же все-таки дочь Луиса», — говорит Тони.

«Что ты хочешь этим сказать?» — Изабелла искренне озадачена.

— У меня были любовники, — слышит Изабелла свой голос, рассказывающий Мори, — я была влюблена, — рассказывает она ему, но не прерывистым, «исповедальным» голосом, ибо Изабелла — дама слишком светская для такого спектакля. — Пожалуйста, не расстраивайся, Мори, но я действительно была влюблена, и я знаю, на что я способна как женщина, и извини меня, но с тобой я всегда притворялась, и, по-моему, ты это знал.

— Нет. — Да.

Вдруг застывшее лицо, промелькнувшее на нем осознание вины. Да. Впрочем, нет — не может быть.

— Видит Бог, я хотела быть тебе женой, — произносит Изабелла и слышит, не без удивления, вдруг появившуюся в голосе «латинскую» интонацию, словно это незначительное внешнее проявление чувства способно ей помочь, — хотела любить тебя как надо, но это всегда была ложь, мелкий обман, я жалела тебя и презирала себя, и, быть может, никто тут не виноват — наш брак был с первой минуты ошибкой; если бы пришлось начинать сначала, мы бы никогда…

Слова ее тонут в потрясенном молчании. Неужели она действительно так считает, неужели готова перечеркнуть обоих своих детей?.. Так вдруг, походя?

— Я думаю, правильнее всего считать, что мы оба совершили ошибку и оба виноваты, — осторожно говорит Изабелла, не в силах больше смотреть на Мори. — Я больше не могу быть верной данному тебе слову, и мне надлежало сказать тебе все это много лет назад… Ты ведь по-настоящему никогда не знал меня, Мори, ты никогда не соприкасался с моей подлинной жизнью, моей внутренней жизнью, моей тайной физической жизнью — ты никогда по-настоящему не был мне мужем.