Кем бы я ни был, друга в беде я не брошу. Я по определению другой человек. По определению Гонзо. Я мог бы стать иным, но не хочу. Знавал я таких – они мне не нравятся.

Я выдал свои чувства – жестом ли, выражением лица, вздохом. Старик Любич кивает и издает свою версию фирменного цоканья Ма Любич – что-то вроде «хинхф».

– Он теперь работает в городе, – говорит старик Любич. – За ним пришли. Большие начальники, собственной персоной. Он очень обрадовался. Возгордился. Нехорошо вышло. Елена огорчилась. Гонзо не нужны такие люди, чтобы поверить в себя. Оказалось, нужны. Без них он как тряпочная кукла. Ли тоже огорчилась. Она не сказала, почему, но дело было в новой работе, конечно. Ее покоробило, о чем те люди просили Гонзо. Она расстроилась, потому что он согласился.

– На опасное задание?

– Да, но не только опасное. Плохое.

Тут терпение Ма Любич заканчивается. Мужские разговоры излишне подробны. Она шлепает мужа по руке, чтобы он замолчал.

– Ты должен помочь моему сыну, – говорит она. – Ты всегда ему помогал, в этом твоя суть. Потом у вас будет время на отдых. Сможешь злиться на него сколько угодно. Но сейчас это не имеет значения. Ты нужен Гонзо.

Ма Любич разбирается в математике любви. Любовь безжалостна. Любовь не знает цен, ей важна лишь ценность. Я пришел сюда из-за любви к двум людям, которых на самом деле ни разу не видел. Я не ждал, что они меня признают и ответят теплом. Не ждал, что обрету в этом доме семью и все причитающиеся обязательства. Я сделаю то, что делал всегда: найду Гонзо и спасу его от самого себя. Несмотря ни на что, буду ему другом. Где же он сейчас? Осуществляет вражеский план.

«Премило устроился, Пентюх. Само воплощение шарма и личностного роста. Но давай все-таки вернемся к вопросу «cui bono?». Ты тут устраиваешь групповые обнимашки, а твой недруг – назовем его Злым Разумом, чтобы в твоем тараканьем мозгу все прояснилось, – не дремлет и строит мерзкие козни, лежащие в основе всякого хаоса и смертей. Я прав?»

Да, Ронни.

Одновременно с этим пониманием ко мне приходит другое, еще менее отрадное. Я стою. Мои глаза бегают из стороны в сторону, руки и ноги легки. Что-то неладно. Я прислушиваюсь. Вот оно: тишина неполная. Это промежуток между двумя еле слышными звуками. Опять. Та… па… [тишина] Та… па…[тишина]… Шаги, очень тихие.

Я отставляю поднос с завтраком, макаю пальцы в жир от бекона и смазываю им дверные петли. Тише, не торопись. Слушай… вот так. Этот человек не в коридоре. Он – или она – наверху. Еще шаг… давай, самое время открыть дверь. Она беззвучно отворяется, смазанная жиром и другими, более привычными маслами – старик Любич не запускает дом. Я прокрадываюсь в коридор. На кухне полно безобидных предметов домашнего обихода, из которых выйдет отличное оружие. Надо было спросить старика, что за охранную систему он придумал. Может, это просто палка. Большая палка мне бы сейчас не помешала.

Кухня расположена в северной части дома. Там еще темно. В коридоре светло. Живее!

Дверь кухни. Открывай. Входи.

Мимо пролетает пчела – сверкающая железная пчела с острыми крыльями. Как и всякая другая пчела в истории, она убеждена, что волшебным образом пройдет сквозь стекло. В отличие от остальных, она права. Стекло разбивается. О нет, это не пчела старика Любича. Какой-то другой вид. Стекло крошится. Я продолжаю движение – верней, мое тело продолжает: оно уворачивается, плавно и хладнокровно, подается в одну сторону, в другую, моя рука отталкивается от дерева, и я перепрыгиваю кухонный стол. Прочной и основательной конструкции нет до этого никакого дела. Мимо летят другие пчелы, явно чем-то взбешенные. Одна из них ведет себя очень плохо и вгрызается в дверь кладовки. Пчела диковинная, с пятью острыми лезвиями. Пчела-сюрикен, редкий вид. Крайне редкий и необычный. Пять лучей вокруг основания, можно метнуть ее, как фрисби или игральную карту. Убить ею. В сущности, это орудие убийства. Мое тело по-прежнему двигается; выдираю пчелу-сюрикен из двери и швыряю ее в обратном направлении, ускользаю от других, летающих по темной кухне. Настоящие пчелы нипочем не стали бы так себя вести: они любят свет и солнце. Пчелы старика Любича всегда крутились вокруг фонарей и ламп дневного света. А эти – злые жители ночи. Берегись злой пчелы. Я и берегусь. Но вечно прятаться от них я не могу, равно как и оставить родителей Гонзо наедине со Злым Пасечником.

В коридоре мелькает темный силуэт. Плохой ниндзя! Тебя заметили! За такую промашку учитель поколотит тебя бамбуковой палкой! Если сперва ты не попадешься мне. Швыряю в него медную кастрюлю и вновь прячусь за доступное укрытие. В данном случае доступное укрытие – это стена кухни. Таким образом, ниндзя теперь знает, что я так или иначе должен пройти в дверь. Он решит, что я появлюсь слева или справа. Жду. Тишайшие шаги – один, два. Намеренно слышные. Враг приглашает меня поиграть. Выйди слева, и, быть может, он ошибется и не успеет среагировать. Хо-хо-хо! У него есть какое-то оружие, острое. Он держит его горизонтально. Неважно, с какой стороны я выйду, – попадусь в любом случае. Не играй с домом, дом всегда побеждает.

Это мой дом.

Я делаю шаг назад, отталкиваюсь от края кухонного гарнитура и хватаюсь за дверные косяки. Проскальзываю в проем примерно на уровне глаз, ногами вперед, держась одними руками. Притолока едва задевает волосы. Пасечник весь в черном и в пыльце, потому что на второй этаж он забрался по шпалерам, увитым цветами. В руках у него грозного вида штуковина с острыми стальными клювами на концах. Мои ноги пролетают над ней и бьют ниндзя в грудь, он пошатывается. Я неуклюже приземляюсь, пытаюсь вернуться на кухню. Ниндзя резко вскакивает. Жаль, у меня нет под рукой «Таппервера». На кухне нашлась бы парочка, но это далеко.

Проклятие.

Ниндзя не убивает меня лишь потому, что недооценивает, как сильно у меня кружится голова после падения на старую кожаную стойку для зонтов. Тупой край штуковины бьет меня по плечу. Белый свет. Боль. Дурак, ты дерешься как Гонзо! Не вполне уверен, чей голос произносит эти слова, но он совершенно прав.

Ниндзя взмахивает штуковиной и наносит удар сплеча. Я откатываюсь. Моя рука безвольно повисает. Она не сломана, просто отключилась. Значит, в моем распоряжении только левая. Не торопись. Успокойся. Подумай. Он силен, а я опытен. Мой единственный враг – это время. Единственная угроза – страх. Сад мастера У, бесконечные занятия. Молчаливое одобрение Элизабет Сомс, вытаскивающей меня из пруда. Опять взмах штуковиной. Я шагаю вперед. Все мои конечности на месте. Штуковина с лязгом отлетает в сторону. Локтем бью ниндзя в нос, он бьет в ответ, и мы выкатываемся на улицу. Настоящие драки неприглядны. Лишь истинные мастера дерутся без видимых усилий. Я – не истинный мастер. Ниндзя тыкает меня в глаз. Мастер У бы жутко огорчился. Это никуда не годится. Я не в состоянии найти у себя в голове тихий уголок, чтобы драться с достоинством. Полегче, это мой первый бой!

Нинздя наносит второй удар и встает в защитную стойку, раздумывая, как меня убить. И тут раздается весьма характерный звук: БАЦ-ШКРрыч-хрусть-хрусть.