Ниндзя совершенно неподвижен. Он тоже издает звук – тихий и печальный, как детский упрек. И падает ниц. За ним оказывается Айк Термит с доской в руках.

– Я все правильно сделал? – спрашивает Айк. – Он на тебя напал. Вот я его и шмякнул. – Он помахивает доской, из которой торчат два гвоздя. К стене дома, готовые к использованию, прислонены запасные доски для забора. Подозреваю, старик Любич хотел использовать их иначе. – С ним все будет хорошо? Я ведь только хотел его вырубить.

В голове ниндзя две большие дырки, из которых лезет белая пакость. Он весь трясется.

– Я просмотрел все доски, – весело говорит Айк Термит. – Бог мой, сколько их там было! Никак не мог выбрать. А потом подумал: какая на фиг разница, чем его вырубать? Но разница, видно, была. Да? Из этой торчат гвозди…

Ниндзя затихает. В воздухе довольно сильно пахнет кровью.

– Мамочки! – говорит Айк Термит. У него на ботинке мозги. – Какая досада. – Он роняет доску и теряет сознание.

Мою жизнь спас мастер физического театра. Плохо дело. Увы, это еще не самое плохое в моем положении. Выясняется, что у покойника есть пять друзей – или, по меньшей мере, коллег – и сейчас они стоят в азалиях.

Ма Любич выплескивает из окна гостиной ведро мебельного лака. В основном попадает на Айка Термита, но и мне достается немало. Если это была попытка разбудить Айка и выпустить на свободу его чудовищные Мимские Силы, она провалилась. Айк лежит. У меня на брюках медовая дрянь. Если придется драться – а придется в любом случае – я буду весь липкий. Тут раздается на удивление невозмутимый и полный достоинства голос:

– Минутку вашего внимания, пожалуйста, – говорит старик Любич. – Вы на частной территории. Вас сюда не звали. Вы причинили ущерб моему дому. Я бы попросил вас уйти.

Пять ниндзя удивленно смотрят на него. Я тоже. Любич стоит рядом с ульями. Вернее, рядом с большим черным ульем, который он строил, когда я последний раз приезжал в Криклвудскую Лощину. Улей высокий, причудливой формы, остальные же – аккуратные белые домики. По всей видимости, отец Гонзо убежден, что этот улей представляет некоторую опасность.

Ниндзя так не считают. Они делают шаг вперед. Старик Любич пожимает плечами и открывает крышку улья. Затем, демонстрируя, что на старости лет он окончательно выжил из ума, дает улью крепкого пинка.

Из улья доносится низкий харли-дэвидсоновский гул. Очевидно, там обитает пчела-мутант. Отец Гонзо вырастил единственную свирепую пчелу в человеческий рост и с острыми, как бритва, зубами. Сторожевую пчелу. Даже ниндзя замирают на месте. Ближайший стоит в восьми футах от меня и Айка Термита. Всем своим видом он дает понять, что не хочет драться с гигантской пчелой.

Старик Любич опять пинает улей. Тот взрывается.

Не совсем взрывается, конечно, но по виду очень похоже на взрыв. Раздается такой шум, словно на небесах началась война. По небу пробегает черная тень, будто наступает конец времен, и вскоре эта тень покрывает всех нас: тысячи легчайших касаний, точно дождь из мелкой гальки. Пчелы садятся, налетают, пробуют.

Остального я не вижу. Пчелы – по всей вероятности, африканизированные Megachile pluto – благодаря медовому запаху принимают нас за сородичей (пусть бестолковых и выглядящих как-то чудно). Ниндзя в их глазах – агрессоры, с которыми надо разобраться. Прежде чем их настигает пчелиная месть, они видят, как старик Любич в облаке крупных, длиной в дюйм, насекомых, шагает им навстречу с садовыми граблями в руке.

– Вы хотели обидеть мою жену, – говорит он сквозь жужжание пчел.

Но когда я отворачиваюсь (смерть от пчелы – не самое приятное зрелище, а смерть от грабель немногим лучше), то вижу не его жену, а свою.

Ли пряталась наверху, между гостевой спальней и сушильным шкафом. Ложная стена образует коридор, который ведет в маленькую комнатку под свесом крыши, похожую на мансарду художника. Старик Любич построил ее в пору Овеществления. Они с Ма Любич укрывались там от бандитов, а потом, когда негодяев прогнали и в городе повисла неопределенность, прятали там одного молодого человека. Сейчас Ли делит убежище с кошачьим семейством, въехавшим туда нелегально. Говорит, кошки поселились тут первыми. Они ей нравятся. Ли скучает по собаке, но собака теперь с Гонзо. Он уехал, а Ли оставил здесь, потому что с ним опасно. Так что теперь она живет вместе с Джокондой (кошкой-мамой), Подсолнухом, Нимфеей, Поклонением (сокращенная кличка от Поклонения Волхвов) и Блохой. Ли хотела назвать всех котят в честь известных картин, но потом поняла, что помнит не так уж много названий. Блоху зовут Блохой, потому что она умеет прыгать вертикально вверх. Ей тут ужасно скучно (Ли, не Блохе), но Гонзо сказал, что здесь она будет в безопасности. От кого, непонятно. Он ничего не объяснил. По утрам кошки ходят ей по лицу. Должно быть, вид у нее кошмарный.

– Ли… – говорю я, но она еще не закончила, ей нужно так много мне сказать, столько важного.

Она умолкает, потом начинает заново. В мансарде по ночам страшно холодно, и Ли даже рада кошкам, а им она нужна для защиты от сов. Совы представляют большую угрозу для котят. За год они съедают больше котят, чем собака за десять. Собаки только гоняют кошек, а не питаются ими. Совы же едят все без разбора. К счастью, они боятся пчел-мутантов старика Любича, поэтому в саду котятам ничто не угрожает. Ли купает их медовым шампунем, от чего они страшно злятся (и становятся такие миленькие), а пчелы вроде как зависают над ними и хмурятся. Вообще-то пчелы не умеют хмуриться, но эти умеют. Прошлой ночью Ли не спала и все слышала через пол, теперь у нее мешки под глазами – она выглядит даже хуже, чем после кошачьего массажа. Она все слышала, но понятия не имеет, куда поехал Гонзо, он только объяснил ей, что я новый и сделан из него, и запретил говорить об этом кому-либо. Ли понятия не имеет, что мне сказать.

Поскольку я тоже не знаю, что ей сказать, мы просто сидим и молча глядим друг на друга.

Вид у Ли истощенный. Она черпала силы у гор, но в основном – у любви. Любовь доставляла ей удовольствие. Этот переезд больно ударил по источнику ее сил. Мое первое желание – обнять Ли. Я протягиваю ей руку, и она в нерешительности на нее смотрит. Мы сидим друг напротив друга. Чтобы взять мою руку, ей надо подвинуться вперед. Она двигается, но кладет свою ладошкой вверх. Вот так, и не больше. Ее ладонь подобна невидимой стене Айка Термита. Хочется взять эту крепость приступом. Я бы мог. Возможно, Ли ответила бы мне взаимностью. Но что потом? Наставить Гонзо рога в доме его родителей и похитить его жену? «Что чудовищного ты натворил?» О да, я знаю! Знаю!

Итак. Мы сидим друг напротив друга. У меня болит спина. Никогда не умел сидеть на полу, даже в пору юности и гибкости. Когда я учился в Джарндисе и мог – в результате долгих тренировок в школе Безгласного Дракона – без подготовки сесть в позу лотоса или сделать поперечный шпагат, даже тогда сидеть на полу было для меня сущей мукой. Алину это неизменно бесило. Мебель буржуазна, когда ее нет у хороших людей. А удобная мебель совершенно точно контрреволюционна. (Вот какой армии столь отчаянно боялась правительственная Машина Джорджа Копсена.) Когда у меня начинают болеть бедра, я меняю позу, что сделать совсем непросто, если я не хочу выпустить руку Ли. Морщусь.