Всегда ненавидел шахматные часы и неотвратимый шлепок по кнопке.

– На пушечный выстрел!.. И пусть он не прикасается к моему ребенку!

– К нашему ребенку. Кроме того…

– Твоя мама должна…

– Что моя мама тебе должна?

Лора продолжала кричать и ничего не слышала:

– …должна отдавать себе отчет, что…

– Пожалуйста, Лорка… Пожалуйста! Заткнись!

Антон отпер дверь и вошел в знакомую квартиру. Стоило гнать машину в метель из чертовой дали – хотя добровольно переехал в эту чертову даль, n’est-pas? – добровольно, как же. По Лориной доброй воле и неистовому ее желанию поселиться рядом с мамой-папой. Он сбросил ботинки, лег на старый диван и, натянув плед, уснул.

В начале марта началось облучение, следом – химиотерапия, «химия». Ян почти не думал о болезни – кто думает о своих легких? О сердце – понятно, сердце стучит – то быстрее, то медленнее; но легкие?.. Дыхание бесшумно; появившейся в последнее время одышке значения не придавал и не помнил даже, когда появилась. Это мои легкие, а облачко на снимке – рак, однако рак – это часть легкого; значит, часть меня. Как давно он во мне, сколько времени пожирает мое легкое? Человек ест рака – рак ест человека: философия гамлетовского могильщика.

Приезжая на сеанс химии, привозил с собой книгу, но читать начинал не сразу, а когда подкатывала тошнота – чтение помогало задавить ее. Вначале просто откидывался в кресле, думал – о чем угодно, мысли плыли одна за другой, как облака в небе. Разные… Что радиация не тронула волосы, и хотя он мало заботился о внешности, в лысине было что-то неприличное. Дядькина шевелюра тоже не пострадала; гены? Что не надо смотреть на капельницу – когда смотришь, то кажется, лекарство в пухлом мешке не убывает. Что за занавеской, в соседнем кресле, сидит один и тот же тепло одетый мужчина (сегодня он впервые поздоровался), с ним всегда жена. У мужика тоже рак. И что у него самого дела не так уж плохи – да, рак, однако мелкоклеточный, то есть мелкий, пустяковый – из тех, что по три. Что купил и вчера испытал отличный вертолетик, и Чижик обрадуется, когда увидит, а вчера он радовался сам, разглядывая простой и остроумный моторчик, и бегал за ним – скорее ходил – по всему двору. Что неожиданно увидел в проеме балкона лицо дядьки с выпученными от изумления глазами. «За каким чертом?» – хрипло спросил Яков, и он легко отмахнулся: «Тебе не понять, Яша». Вертолетик ткнулся в дерево, но не сломался, продолжал жужжать на снегу, как шмель. И что в Париже скоро закроется Михина выставка, а когда и где будет следующая, не известно, как не известно, есть ли у него шанс ее застать. И накатила тошнота.

Тринадцатого июня началась операция и длилась пять часов. Юля перелистывала страницы детектива, часто вставая размять спину. Спуститься в кафе не решилась, чтобы не пропустить хирурга. В просторном холле стояли кресла и диванчики элегантного вида, но настолько неудобные, что ныла спина. Вокруг ждали, читали, дремали, говорили по телефону, что-то жевали люди. Когда выходил врач, все настороженно поворачивали головы, прислушиваясь к выкликаемым именам. Одни вскакивали навстречу врачу, другие возвращались к ожиданию.

Детектив увлек. Юлька заподозрила, что убийца не кто иной, как благообразный дворецкий. По опыту знала, что самые незаметные, малозначительные герои, как правило, и есть преступники. Тяжелый предмет, пробивший голову жертве, пока не был найден, а где-то в хирургических недрах больницы лежит Ян, и как он сможет дышать после операции?! «Больница» – от слова «боль», а от какого слова «госпиталь», от «hospitality»? Гостеприимная больница. Вот и старого графа чуть не отправили в hospital, когда нашли неподвижное тело… Ему не больно. Больно будет потом, когда начнет отходить наркоз. И кашлять будет очень больно – кашель ведь удалить не могут? Или операция на легком затем и нужна, чтобы избавить его от кашля?

Не от кашля – от рака.

Ян произносил слово «рак» таким же обычным голосом, как остальные слова: машина, работа, дождь… Он не боялся называть болезнь ее именем – называл, чтобы не бояться. Чтобы рак его не сломал, не съел.

Она разогнула ноющую спину, поменяла положение. Прошло четыре часа. Юлька изучила расположение столиков, узор обивки кресел. Мебель была какая-то двоюродная: восемь кресел и три дивана в серо-зеленую полоску, шесть других кресел и два дивана того же дизайна, но с оранжевыми звездочками на коричневом фоне. Настольные лампы – высокие грибы с белыми плафонами; на столиках – коробки с салфетками: кому плакать, кому сморкаться. Звонили телефоны; люди торопливо выхватывали их из карманов, о серьезном говорили тихо, напряженно.

…Похоже, с дворецким она промахнулась, у него нерушимое алиби, да и причин убивать хозяина не было. Нашли орудие убийства – мраморное пресс-папье. Секретарь?

…Она с детства помнила папино пресс-папье, тяжелую «лодочку» с шершавой промокательной бумагой в несколько слоев. Промокашку прижимала серая мраморная пластинка с блестящей бронзовой шишечкой. Нужно было как следует постараться, чтоб убить такой милой безделкой. Пресс-папье досталось Георгию от отца, потом перешло к Юльке, которая сунула его в чемодан перед Америкой. Пресс-папье благополучно перелетело во Флориду, вызвав безудержную радость у Стэна: при поступлении в гимназию близнецам подарили одинаковые письменные приборы. Счастливым голосом он описывал чернильницу с бронзовой крышкой в виде шлема…

– Богорад!

Юлька вскочила.

– Все замечательно, – бодро сообщила хирург. – Очень успешная операция.

Что-то недоговаривает.

– У меня для вас две новости: хорошая и плохая, – продолжала та.

Сглотнув, Юлька кивнула вместо ответа.

– Хорошая новость – мы удалили всю опухоль и больше там ничего расти не будет.

– А плохая?..

– Необходимо сделать сканирование всего организма на метастазы.

Значит, там ничего расти не будет, а где-то в других местах –

– Я советую вашему мужу бросить курение.

Хирург напомнила Юльке пионервожатую в лагере: советую второму отряду подтянуть дисциплину. Шатенка с пышными волосами до плеч, она всегда была одета в синюю юбку, сильно натянутую на зрелых бедрах, и белую блузку; пионерский галстук колыхался на груди, тревожа мальчиков старшего отряда. Необъяснимы человеческие ассоциации: хирург была жилистой блондинкой лет сорока пяти, под расстегнутым белым халатом видны были серый жакет на молнии и черные брюки; разве что бодрый голос роднил ее с женственной пионервожатой, голос и подтянутость.

12

Ян вышел из больницы прямо в птичий щебет и яркое летнее солнце. Вышел и продолжал ездить: обследование – сканирование – новая химия, чтобы не допустить метастазов. Рака больше нет, но диагноз остался. Тепло укутанный мужик больше не приходил, а медсестра, ставящая капельницу, приветливо встретила его, как старого знакомого. Почти два часа в меня вливается прозрачная жидкость – яд, убивающий рак. Яд убивает рак и, следовательно, лечит меня. Но рака больше нет, и значит, яд убивает меня. Легковесные софизмы не требовали никакого усилия.