Цезарь со вздохом откинулся на подушки. Как только Сервилия проснется, жизнь снова предъявит свои права на них обоих. Хотя Красс способен сохранить любой секрет, от Брута не удастся скрыть присутствие здесь, на севере, его собственной матери. Представив, как друг прореагирует на известие о новой близости прежних любовников, Юлий невольно поморщился. Ведь после отмеченного взаимными пощечинами разрыва Брут даже не пытался скрыть облегчения и даже радости. Так что вряд ли стоит ожидать от него сочувствия. Придется принимать реакцию центуриона в том виде, в каком она последует.

О возвращении в Галлию до наступления весны не приходилось и мечтать, это знали все. После того как перевалы занесет снегом и затянет льдом, ничто живое не сможет преодолеть альпийские склоны. Можно было бы отправиться в Рим, но эту идею Цезарь отверг. Вряд ли удастся проделать путь неузнанным, а в ином случае, всего лишь с сотней легионеров, он будет слишком легкой добычей для врагов. А потому Рим был столь же недоступным, как и горные перевалы, и перспектива провести несколько месяцев в Аримине, сравнительно небольшом городке с тесными улочками, выглядела вполне реальной. Одна лишь мысль о подобном времяпрепровождении вызвала у Юлия острый приступ клаустрофобии.

Утешало лишь то, что можно писать письма. Спасением казался и порт, где полным ходом шло строительство кораблей. Однако до внесения полной суммы их все равно не отдадут, и здесь уж не помогут никакие обещания. А из-за этого придется отложить долгожданное морское путешествие к туманным островам — возможно, на целый год.

Цезарь вздохнул. В Галлии он постоянно был занят битвами. Случалось, что какое-нибудь племя два года исправно платило дань, а на третий вдруг отказывалось повиноваться и объявляло войну. Если не проявить достаточной жесткости, восстания не утихнут никогда. Галлы — отчаянный народ.

Стоило полководцу вспомнить о непокорных племенах, как глаза его похолодели. Эти люди совсем не походили на соотечественников, которых он с детства привык видеть в Риме. Несмотря на трудную, короткую жизнь, они любили петь и смеяться. Юлий и сейчас помнил то изумление, с которым он впервые, вместе с Мхорбэйном и его воинами, слушал древние легенды. Конечно, Адан не мог перевести все точно, и какие-то детали неизбежно терялись, однако больше всего поражал искренний интерес испытанных бойцов к преданиям предков, а их откровенные, почти детские слезы трогали и умиляли.

— О чем ты думаешь? Почему у тебя такое жестокое лицо? — неожиданно спросила Сервилия. Она проснулась и давно внимательно наблюдала за возлюбленным.

Юлий взглянул в темные глубокие глаза и грустно улыбнулся.

— О чем думаю? О галлах, об их песнях и легендах.

Красавица надула губки и приподнялась на подушках. Огонь давно погас, и в комнате стало прохладно, так что она поплотнее закуталась в одеяло и теперь выглядывала, словно из кокона.

— Ну вот! Я отважно еду за триста миль, а потом с полным безрассудством посвящаю ночь любовным утехам. И здесь выясняется, что тот, ради которого я все это совершила, думает лишь о грязных и неотесанных дикарях по другую сторону горного хребта!

Цезарь рассмеялся и прижал к груди укутавшуюся в одеяло любовницу.

— Да мне дела нет до того, зачем ты ехала. Просто я счастлив видеть тебя рядом.

Слова возымели действие, и Сервилия подняла голову, подставив губы для поцелуя. Склонившись, Юлий снова ощутил знакомый запах духов, принесший воспоминание о страсти и наслаждении, а с ним и притупившуюся боль.

— Мне тебя очень не хватало. Я тосковал и мечтал о встрече.

Душа Юлия разрывалась от противоречивых чувств. Обида все еще давала себя знать, так что хотелось сердиться и негодовать. Эта женщина принесла ему такую острую боль, что Цезарь почти уверился в мысли, что ненавидит ее. Однако ночью, едва увидев любимую, он вмиг забыл о прошлом и, словно неопытный юноша, целиком отдался необузданной страсти.

— Может быть, сегодняшняя ночь для тебя лишь развлечение? — поинтересовался Юлий. — Когда в Риме я в последний раз покидал твой дом, ты, судя по всему, приняла окончательное решение.

— Сомнения оставались даже тогда. Если бы я тебя тогда не прогнала, тебе давно бы надоело делить ложе со старухой. Не прерывай, Юлий. Если я не выскажусь, то не смогу… — Задумчиво глядя в темное окно, Сервилия помолчала. Потом придвинулась ближе и продолжала: — Ты обязательно захочешь сына, а я уже не смогу тебе его подарить.

Юлий молчал, словно не зная, как ответить на это неожиданное признание.

— А вдруг ты ошибаешься?

Сервилия со вздохом подняла глаза.

— Я уверена, что не ошибаюсь. Уверена. Не сомневалась даже тогда, когда ты уезжал из Рима. Возможно, уже и сейчас ты думаешь о детях, а потому непременно бросишь меня ради какой-нибудь молодой особы с широкими бедрами.

— Но ведь у меня есть дочь, — напомнил Юлий.

— Сын! Тебе необходим сын! Разве ты не мечтаешь, чтобы похожий на тебя мальчик пошел по стопам отца? Как часто ты вспоминаешь собственного отца! Одной лишь дочери окажется недостаточно — ведь она никогда не сможет переступить порог сената и возглавить легионы.

— Так из-за этого ты и прогнала меня? — Юлий начинал понимать причину разрыва. — Но ведь для продолжения рода я могу взять жену из любого римского дома. А все, что есть между нами, останется неизменным.

Сервилия грустно покачала головой.

— Наши отношения изменятся. Ты будешь чувствовать себя виноватым за каждый час, проведенный наедине со мной. Разве я смогу это вынести?

Цезарь внезапно разозлился.

— В таком случае зачем же ты приехала? С какой стати начинаешь тревожить едва затянувшуюся рану? Что изменилось?

— Ничего не изменилось. Бывают дни, когда я совсем не вспоминаю о твоем существовании, а иногда постоянно думаю о тебе. Красс сказал, что собирается на эту встречу, и я решила отправиться с ним, вот и все. Наверное, зря. Если я останусь с тобой, меня ожидает ужасная будущность.

— Знаешь, тебя просто невозможно понять, — тихо проговорил Юлий и нежно поправил непокорную прядку волос. — Я вовсе не думаю о сыновьях, Сервилия. Если когда-нибудь они мне понадобятся, женюсь на дочери одного из сенаторов. Но если ты останешься со мной, любить буду одну лишь тебя.

Сервилия закрыла глаза, и в тусклом свете зари на щеках ее заблестели слезы.

— Зря я приехала, — прошептала она. — Следовало оставить тебя в покое.

— Я же сказал: без тебя мне было пусто и одиноко. А теперь ты наконец со мной, и все будет хорошо.

Зимнее солнце наконец встало, и Юлий вышел во двор. Там он застал Брута. Центурион обсуждал с Крассом, где и как лучше разместить лошадей. Легионеры пригнали из Галлии десять прекрасных верховых скакунов и на ночь стреножили их во дворе, вместо попон накрыв теплыми одеялами. Брут заново наполнил кормушки и разбил затянувшую ведра с водой тонкую корочку льда. Услышав шаги, обернулся.