Моника покраснела.

— Джоан!

— Все в порядке, — сказал я. — Проходи, пожалуйста.

Она вошла, и я закрыл дверь.

— Я закажу для вас завтрак, — сказал я, берясь за телефон.

— Мне только кофе, — улыбнулась Моника, снимая пальто.

— Врач уже пришел, Джонас?

Дженни стояла в дверях, закутавшись в шубку, а голые плечи и ноги ясно давали понять, что под ней ничего нет.

Улыбка сошла с лица Моники. Она холодно посмотрела на меня.

— Прошу прощения, Джонас, — натянуто проговорила она. — Мне следовало бы помнить, что к тебе нельзя заходить без звонка.

Она подошла к дочке и взяла ее за руку.

— Пойдем, Джоан, — сказала она.

Они были уже у дверей, когда я вновь обрел дар речи.

— Подожди, Моника!

— О, ты как раз вовремя, детка, — послышался голос Амоса. — Мы можем уйти вместе.

Я обернулся и взглянул на него. Больной грязный старик из бара исчез. Передо мной был прежний Амос, одетый в серый двубортный костюм. Черный плащ был изящно перекинут через его согнутую руку. Злорадно усмехаясь, он пересек комнату и, обернувшись, сказал:

— Я и мои дети не хотели бы навязывать свое общество… — он сделал паузу и слегка поклонился в сторону Дженни.

Я гневно двинулся за ним, но услышал звук закрывающегося лифта. Воцарилась тишина.

— Прости, Джонас, — сказала Дженни. — Я не хотела тебе все испортить.

Ее глаза были полны сочувствия.

— Ты тут ни при чем, — ответил я. — Все было испорчено давным-давно.

Подойдя к бару, я налил себе виски. Больше я не собираюсь играть роль милостивого самаритянина. Я осушил стопку.

— Тебя когда-нибудь трахали в норковой шубке?

Она грустно посмотрела на меня.

— Нет.

Я налил себе еще и выпил. Мгновение мы стояли друг против друга. Наконец я спросил:

— Ну, так как?

Продолжая смотреть мне в глаза, она медленно кивнула, а потом протянула ко мне руки. Шубка упала на пол.

— Иди к маме, малыш, — нежно прошептала она.

Дженни вышла из-за занавесей на камеру, и режиссер крикнул:

— Стоп! Снято!

На мгновение Дженни застыла на месте, ослепленная светом медленно гаснувших юпитеров. Затем августовская жара разом навалилась на нее, и ей стало нехорошо. Словно издалека до нее доносился шум, который поднялся у пульта звукорежиссера. Казалось, все стали смеяться и говорить разом.

Кто-то подал девушке стакан с водой. Она быстро и жадно выпила. Внезапно ее охватил озноб. Костюмер торопливо накинул халат поверх прозрачного одеяния.

— Спасибо, — прошептала она.

— Не за что, мисс Дентон, — ответил тот, глядя на нее как-то странно. — Вам нехорошо?

— Все в порядке, — ответила она, чувствуя, что покрывается холодным потом.

Костюмер поманил гримера, тот подбежал и протер ей лицо влажной губкой.

— Мисс Дентон, — сказал гример, — вам лучше бы прилечь. Вы устали.

Дженни позволила отвести себя в маленькую гардеробную. Оглянувшись напоследок, она увидела, что бутылки уже откупорены. Все столпились вокруг режиссера, выкрикивая поздравления и те комплименты, которыми рассчитывали обеспечить себе место в его следующем фильме. Казалось, что о ней уже забыли.

Прикрыв за собой дверь, Дженни легла на кровать и устало закрыла глаза. Три месяца, отведенные на съемки фильма, растянулись до пяти. Это были пять месяцев бесконечных дублей, тяжелого труда с пяти утра и до полуночи, когда она без сил валилась с ног. За пять месяцев первоначальный замысел безнадежно затерялся в лабиринте пересъемок, переписываний и неразберихи.

Ее снова стало знобить, и она укрылась легким шерстяным пледом. Дрожь не унималась, и она сжалась в комок. Через некоторое время она стала понемногу согреваться и почувствовала себя лучше.

Когда Дженни открыла глаза, на стуле возле ее кровати сидела Айлин Гайар. Дженни даже не услышала, когда она пришла.

— Привет, — сказала Дженни, садясь на постели. — Я долго спала?

Айлин улыбнулась.

— Около часу. Тебе надо было отдохнуть.

— Я чувствую себя ужасно глупо, — сказала Дженни. — Обычно со мной такого не бывает.

— Это результат напряжения. Но тревожиться тебе не о чем. Когда фильм выйдет на экраны, ты станешь звездой. Одной из величайших!

— Надеюсь, — скромно сказала Дженни. — Множество людей вложили в картину столько труда. Мне бы не хотелось их разочаровать.

— Не разочаруешь. Я видела отснятые сцены: ты была просто великолепна. — Она встала. — А теперь тебе не помешало бы выпить чего-нибудь горячего.

Дженни улыбнулась.

— Шоколад?

— А почему бы и нет? — ответила Айлин. — Он восстанавливает силы лучше, чем чай. Кроме того, тебе больше не нужно сидеть на диете. Съемки закончены.

— Слава Богу! — сказала Дженни, вставая. — Еще одна порция творога, и меня вывернуло бы. — Она подошла к шкафу. — Ну, можно переодеваться.

Она стала снимать с себя костюм, в котором снималась в заключительной сцене: тонкие шаровары, прозрачную блузку и бархатный жилет, расшитый золотом. Айлин залюбовалась ее фигурой. Теперь она была рада, что Джонас ее пригласил. Сначала она не хотела возвращаться в Голливуд с его сплетнями и интригами. Еще больше она боялась воспоминаний.

Но когда она увидела фотографию, что-то заставило ее передумать. Теперь Айлин поняла, что Джонас в ней увидел. Чем-то Дженни напоминала Рину, но было в ней и что-то особенное. Айлин не сразу поняла, что именно. В этом притягательном лице было нечто странно аскетическое. Глаза, смотревшие с фотографии, при всей их умудренности были по-детски невинны. Это было лицо девушки, которая, несмотря на все пережитое, сохранила свою душу нетронутой.

Дженни застегнула бюстгальтер и надела толстый черный свитер и мешковатые брюки. Сев напротив Айлин, она взяла чашку с шоколадом.

— Чувствую себя опустошенной, — призналась она. — Полностью растраченной.

— Так бывает всегда, когда кончаются съемки, — улыбнулась Айлин.

— У меня такое ощущение, что больше ни одна роль меня не тронет. Роль забрала все, и от меня ничего не осталось.

Айлин снова улыбнулась.

— Все это пройдет, как только ты получишь новый сценарий.

— Ты так думаешь? Так бывает? — спросила Дженни.