Кстати, Корсаков вчера очень тревожился по поводу прокуратуры. Просто сам не свой был.

Кравченко кивнул, запомнил, мол.

— Хотя вполне возможно и то, что внешне убийца мог и не выказать своей тревоги, — вслух размышлял Мещерский. Он несколько уже отошел, даже слегка оживился.

Эта беседа становилась для него уже необходимой. — Ты правильно подметил, что это человек осторожный и хладнокровный, так что…

Кравченко смотрел в окно. Внизу Сидоров кончил свой длинный пылкий диалог с помощником прокурора и вошел в дом.

Кравченко отлично знал, куда он направляется. Через минуту опер с грохотом распахнул дверь их комнаты. Мещерский прервался на полуслове. Выражение лица Сидорова не сулило ничего хорошего — только очень, очень плохое. Но Кравченко, казалось, этого даже не заметил.

— Где письмо? — спросил он громко. — Тебе его переслали? Ты принес его? Давай, — и он протянул руку хорошо рассчитанным лениво-уверенным жестом.

Сидоров молча достал из внутреннего кармана куртки пачку плотных сложенных листов — ксерокопии. Кравченко вытащил одну, словно козырь из колоды, и глубокомысленно погрузился в чтение.

Опер сел рядом с Мещерским.

— Вчера вечером пришло по факсу. — Это были его первые слова приятелям с момента приезда на место происшествия. — К вашей пожилой гражданке человечка наши из управления послали. Отзывчивые ребята — вошли в положение: помогли. А она нашему человечку открывать не хотела. Бдительная такая. Мне мой корешок из управления Южного округа звонил, чертыхался: дескать, за такой белибердой сотрудника, машину гонять пришлось. Да старушка, говорит, чудная какая-то, вроде с приветом.

— Елена Александровна не чудная, — буркнул Кравченко, разглаживая письмо на колене. — Просто большая оригиналка.

Мещерский тоже взял из пачки листок, пробежал глазами строчки. Теперь, когда Марина Ивановна Зверева мертва, можно, конечно, вообразить, что в этом ее ночном кошмаре кроется нечто роковое и зловещее, однако…

— Серега, ну-ка вспомни точно, что именно сказала тебе Елена Александровна по поводу всего здесь изложенного? — осведомился Кравченко.

— Сказала, что письмо — это только предвестник событий.

— Каких?

— Не уточнила.

— А еще?

Мещерский пожал плечами.

— Еще.., вроде то, что труп не основная деталь этого сновидения.

— Так. Еще?

— Больше ничего не помню, — Мещерский уронил письмо на пол. — Нам теперь только и осталось, что сны разгадывать.

Сидоров мрачно сверкнул на него глазами.

— Отчего же только сны… Теперь, братцы мои, после таких событий, такой наглости и дерзости только и работать нам здесь по-настоящему. — Это последнее свое словечко он выделил угрожающей интонацией, но тут же сам себе возразил:

— Хотя при таком раскладе я бы и с нашей крутизной повременил пока что.

— Ваши все-таки хотят кого-то из наших задержать? — спросил Кравченко с интересом.

— Наши из ваших? — опер зло усмехнулся. — Видишь ли, Вадик, только что мы с прокуратурой имели долгую беседу на повышенных тонах и снова (в который уж раз!) кардинально разошлись во мнениях.

— Насчет чего же?

— Пастухов (это была фамилия помощника прокурора), как человек мягкий и гуманный, считает, что из всех ваших мерзавцев задерживать, причем немедленно, надо одну-единственную персону: Петьку Новлянского. А я, пораскинув своим скудным умишком, настаиваю, что следует забивать в камеру всех без исключения. А если на это пороху не хватает — не трогать пока никого.

— Значит, основная версия прокуратуры — ее наследство?

— Они допрашивали Файруза. Ты б, Вадик, слышал, как допрашивали! И он в конце концов назвал точную сумму. Когда они услыхали — все остальное для них померкло. Да и я тоже удивился. Ты говорил, что она баба богатая, но чтобы такие сокровища… А Пастухов рассуждает вполне в духе нашего времени: когда на кону стоят такие деньги, наивно даже предполагать, что нашу троицу замочили тут по какой-то иной причине. Корыстный мотив для следствия был и остается самым веским аргументом.

— Выходит, вы не сообщили своим о том, что творилось тут вчера? — осторожно полюбопытствовал Мещерский. — Про Шипова не рассказывали? Про побои?

— Не успел пока что. — В устах опера это прозвучало весьма двусмысленно. — А вообще-то, Сережа, и нашим и вашим пора понять: это мое дело. И информацией по нему я поделюсь только тогда, когда сочту нужным.

Кравченко вспомнил: вот так ревниво и своевольно Сидоров вел себя и в деле Пустовалова. А что из этого вышло? Но что поделаешь: такой уж характер у мужика — все под себя гребет. Хотя для нас, собственно, это даже и неплохо…

— Новости какие расскажешь? — спросил он смиренно.

— А какие новости, Вадик? С «пальчиками» в спальне — полный букет: все все похватали и конкретно никто.

Твоих там, между прочим, — уйма. Да и мои есть, — опер вздохнул. — Но в основном — потерпевшей и Шипова-младшего. Механизм всего происшедшего проще пареной репы: около четырех утра, видимо, некто постучал к ней, она зажгла лампу, встала, открыла, потом снова легла, он, видимо, присел рядом на кровать. Они разговаривали (о чем — вот бы узнать!). Неожиданно этот некто схватил вторую подушку и…

— Но Марина Ивановна наверняка боролась, когда ее дуй (ли. Ведь под ее ногтями могли остаться фрагменты кожных тканей, кровь нападавшего. — Мещерский насторожился.

— А ты, мил друг, обращал внимания на ее руки? — Сидоров скорчил кислую гримасу. — Вот то-то. Я даже специально у ее братца уточнил: у Зверевой никакого маникюра. Ногти коротко острижены, до самых подушечек.

Братец ее сказал — она так с молодости привыкла. Маникюр, мол, играть мешает. Это, мол, характерная особенность всех профессиональных музыкантов. Нет, братцы, в этом деле нет легких путей и подсказочек тоже не существует. Не надейтесь. Это я еще там, на первом нашем жмурике у колодца усек. Тут у нас такой кроссворд… — Он снова вздохнул, да так, словно вез на себе непосильный воз. — В Москве вашей, столице, уже сегодня известно будет, кого тут у нас угрохали. Так что выводы и там сделают, причем на самом верху. А когда верхи к нашим делишкам интерес начинают проявлять, а тем паче — недовольство, пощады, парни, не ждите. И понимания тоже. Выволочку все капитальную получим.

— Ладно, не пугай раньше времени, у нас и так душа в пятках, — оборвал его Кравченко. — Лучше по делу давай.

Еще что-нибудь узнали твои каналы?

— Ну, насчет фонда Зверевой — да, существует такая лавочка благотворительная под ее патронажем. При Российском музыкальном обществе. Особняк у них, сообщили, шикарный, заново отремонтированный, в центре — улица у меня записана. Вроде и правда деткам-сироткам они там помогают. Времени для выяснения было маловато — они по справочнику, наверное, шуровали. Но все равно это туфта. Какое к нашему паскудству отношение ее благотворительность имела? Ребята из управления Южного округа не поленились, коллегам в область звякнули, те в Люберцы звонили. Фонд Зверевой действительно в этом году закупил для тамошнего роддома оборудование за границей. А вот по поводу Краскова Марина Ивановна наша, покойница, что-то напутала.