Голова у меня пошла кругом, я могла лишь шепотом поблагодарить Марию за информацию.

Пять суток шел поезд из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк, пять долгих дней и ночей, в течение которых мысли мои были заняты почти исключительно Эрнстом Егером. Мне все еще не верилось в то, что рассказала Мария Ерица. Чего я только не сделала для этого человека, даже поручилась за него перед Геббельсом, а он отплатил мне черной неблагодарностью.

Когда я вышла из поезда на Центральном вокзале Нью-Йорка, меня ждал Эрнст Егер с букетом красных роз. Он был, как всегда, веселым и непринужденным, и мне захотелось забыть все сказанное Марией как дурной сон. Но уже в гостинице появились доказательства подозрений в его адрес.

В вестибюле я встретила миссис Уайтхед, супругу богатого владельца завода по производству кока-колы, которого мы с Гейнцем хорошо знали. Во время последнего приезда в Берлин они подарили мне великолепного щенка овчарки. Я занималась его дрессировкой, и он научился выполнять многие команды.

Миссис Уайтхед прошла в мой номер и рассказала, что Егер много раз пытался одолжить у нее большие суммы якобы лично для меня. Она не доверяла ему и потому денег не дала. Кроме того, она предупредила, что Егер говорил, будто ни в коем случае не возвратится в Германию.

А тут еще я получила срочное письмо, от которого мне едва не стало плохо. Один богатый американец, с которым мы вместе плыли на пароходе, писал, что по просьбе Егера перевел ему по почте для меня десять тысяч долларов. Эту сумму требовалось возвратить в самое короткое время, так как по приезде в Нью-Йорк ему срочно понадобятся деньги.

Это было уже слишком. После звонка в немецкое посольство выяснилось, что Егер и там пытался занять денег, якобы для меня. Я еще не успела положить трубку, как в дверь постучали и в номер вошел Эрнст Егер собственной персоной. Он невинно посмотрел на меня и тоном глубоко порядочного человека сказал, что к завтрашнему приему представителей прессы на «Ганзе» (так назывался пароход, на котором нам предстояло плыть домой) все готово.

Тут уж моему терпению пришел конец.

— Что вы за чудовище, — закричала я, — как вы могли так подло поступить со мной, после того что я для вас сделала?! Вы не только шпионили, лгали, обманным путем получали от незнакомых людей деньги, но еще и не собираетесь, по словам миссис Уайтхед, возвращаться в Германию…

Я думала, что увижу перед собой подавленного и раскаивающегося человека, но ошиблась.

Он дождался, пока мои силы говорить иссякли, а затем произнес, умоляюще подняв руки:

— Дорогая моя Лени Рифеншталь, не волнуйтесь вы так, пожалуйста, успокойтесь, я никогда не смог бы так поступить. Естественно, я буду сопровождать вас в обратной поездке в Германию. Мне же известно, что вы поручились за меня, — я был бы последним негодяем, обманув вас таким образом. Вы знаете, что я уже много лет преклоняюсь перед вами. Все это недоразумения, которые можно объяснить, — я жизнь свою отдал бы за вас.

Егер стоял передо мной словно святой. Уверенность покинула меня.

— А что с деньгами? — спросила я взволнованно.

— Наша касса пуста, — сказал он, — и поэтому я решил позаботиться обо всем заранее. Вам же еще будут нужны деньги в Нью-Йорке.

— Вы не имели права без моего согласия брать деньги взаймы, — проговорила я с недоверием. — Мне трудно верить вам. Если подтвердится хоть что-нибудь из того, что мне рассказали, я не смогу больше выносить вашего вида.

Потом я подошла к нему, пристально посмотрела в глаза и спросила:

— Вы можете поклясться, что завтра поедете со мной назад в Германию, что вы не предавали меня и что вернете все взятые в долг деньги?

Эрнст Егер открыто и спокойно взглянул на меня, поклонился и произнес глубоким и, казалось, растроганным голосом:

— Даю вам честное слово.

Хотя Егер, несмотря на свое «честное слово», не смог погасить моего недоверия, я, впечатленная его прямодушием, думала, что все еще можно исправить. Слишком часто он доказывал свою преданность и уважение. Да и настроение у меня было хорошее, так как в последний момент появился шанс вопреки бойкоту продать «Олимпию» одной крупной прокатной фирме в Нью-Йорке. Егер об этом еще ничего не знал, меня же предупредили, чтобы я ему ничего не говорила.

В конторе «Бритиш Гомонт» меня уже ждали с нетерпением. Это была та самая фирма, которая хотела приобрести права на прокат фильмов об Олимпиаде в Америке и Англии. Это, несмотря на бойкот, стало возможным потому что «Бритиш Гомонт» являлась независимой английской прокатной фирмой и имела в США восемьсот собственных кинотеатров. На нее Антифашистская лига не могла оказать никакого влияния. Мне сделали фантастическое предложение и подготовили предварительные договоры, которые надо было передать в «Тобис». Победа в последний миг!

На следующий день я стояла на палубе «Ганзы». Атташе по вопросам культуры немецкого посольства, которого я проинформировала о подозрении относительно Егера, сопровождал меня и пытался успокоить. Первые приглашенные журналисты уже прибыли на корабль, а Эрнст Егер все не появлялся. Я была вне себя. Что же теперь делать? Атташе тоже стал нервничать. Вдруг Егер окажется настоящим шпионом, который причинит мне вред? Стараясь спокойно отвечать на вопросы журналистов, я неотрывно следила за трапом, в надежде, что в последний момент Егер все же придет. Что я скажу Геббельсу, если возвращусь домой без него! Однако куда хуже и болезненней было разочарование в человеке.

После того как капитан еще раз предупредил об отплытии и последние провожающие покинули пароход, силы оставили меня. Я сотряслась в рыданиях. Атташе отвел меня в каюту и безуспешно пытался успокоить. Он не хотел, чтобы я уезжала одна в таком состоянии, и остался на «Ганзе», сопровождая меня до Канады.

Непогода, бушевавшая в Атлантическом океане, настолько замедлила ход «Ганзы», что я прибыла в Шербур 27 января с опозданием в полдня; здесь уже собрались французские корреспонденты. Они хотели узнать о моих впечатлениях, об увиденном в Америке.

В Париже меня ждал немецкий посол граф Вельчек: в рамках культурного немецко-французского сотрудничества мне предстояло прочесть в «Центре Марселена Бертло» доклад на тему: «Как я делаю фильмы».

В зале, вмещающем более 2000 человек, не было свободных мест. Абель Бонар, писатель, член Французской академии, представил меня во вступительной речи. Доклад я читала на немецком языке, переводила молодая француженка. Выразив свою радость, поблагодарив за приглашение и упомянув в нескольких словах о том, что древняя культура и духовная общность сближают Германию и Францию и как идеально могли бы обе нации дополнить друг друга, я перешла к основной теме доклада:

— Является ли кино искусством? Я отвечаю на этот вопрос утвердительно. Как и другие виды творчества, кино является искусством, но оно еще ходит в детских штанишках. Однако у него есть все предпосылки для того, чтобы со временем стать источником художественного переживания, подобного тому, какое мы сейчас испытываем от творений Родена, Бетховена, Леонардо да Винчи или Шекспира. Правда, это будет не то кино, которое существует сегодня, а нечто новое, чему еще только предстоит появиться в будущем. Даже лучшие из всех лент, до сих пор виденные нами, позволяют лишь предполагать, какими возможностями располагает фильм как художественное произведение.