Марсильо лишь кивнул.

Прошло еще шесть дней, прежде чем на горизонте показалась огромная темная туча, возвещавшая о том, что Париж уже близко. Они приближались к городу с северо-востока, и вскоре в полосы дымки стал вплетаться запах города. Нельзя было сказать, чтобы он не был похож на лондонский, однако он все же отличался от запаха английской столицы. Овидайя нашел, что вонь Парижа еще более едкая, но, возможно, ему это лишь показалось. Проведя долгое время в море, человек может стать излишне чувствительным к подобным вещам.

* * *

Перед ними возникли ворота Сен-Дени, та самая триумфальная арка, которую воздвигли всего несколько лет назад. На фронтисписе красовалась надпись: «Ludovico Magno». У ворот Полиньяк показал какое-то письмо, и их пропустили. Людей становилось все больше, однако королевских мушкетеров старались по возможности пропускать, хоть и неохотно. Овидайе казалось, что многие парижане поглядывали на их кавалькаду с неприкрытой враждебностью. Он потирал израненные наручниками запястья и рассматривал своих спутников. На лицах у всех читалась смертельная усталость. Жюстель дрожал, графиня держала его за руку.

Овидайя не слишком хорошо ориентировался в Париже, однако, по всей видимости, направлялись они не прямиком в Бастилию. Он стал расспрашивать на этот счет Жюстеля, однако поначалу гугенот молчал, а затем дрожащим голосом произнес, что, вероятно, они все же едут к знаменитой тюрьме. Просто, предположил Жюстель, Полиньяк выбрал маршрут, который проходит не слишком близко ко Двору чудес, пользующемуся дурной славой кварталу нищих. По всей видимости, простой народ снова находится на грани мятежа и следует быть осторожным. Ибо нет ничего хуже сорвавшейся с поводка парижской толпы, в такой ситуации ничего не смогла бы сделать даже королевская гвардия.

Они поехали дальше, мимо канала Сен-Мартен. Узники то и дело слышали глухие удары, обрушивавшиеся на стенку кареты.

– Что это такое? – спросил Овидайя.

– Думаю, люди швыряют из окон предметы, – ответил Марсильо. Снова послышался удар, из-за которого задрожали стенки кареты. Генерал выглянул в окно.

– Brassica oleracea, сомнений нет.

– Что-что? – переспросила графиня.

– Простите. Во мне заговорил ботаник. Цветная капуста на стадии прогрессирующего разложения.

Они ехали еще примерно четверть часа, а затем карета вдруг остановилась. Овидайя услышал, как Полиньяк громко отдал команду, а затем изверг целую канонаду проклятий. Капитан мушкетеров ругался с каким-то человеком. Осторожно отодвинув занавеску, Овидайя выглянул наружу. Они остановились на просторной площади. В центре ее стояла статуя, изображавшая Людовика Великого в образе римского цезаря. Вокруг были расставлены рыночные лотки. Перед их кавалькадой стоял дворянин в рыжеватом парике с необычайно пухлыми губами. За его спиной Овидайя увидел около тридцати солдат из королевской городской стражи и карету. Прямо напротив этого мужчины стоял Полиньяк. Лицо у него было багровым.

– Как вы смеете? – орал он. – Я нахожусь здесь по личному поручению маркиза де Сенлея, которому его величество…

– А я нахожусь здесь по личному поручению маркиза де Лувуа. Видите, печать еще совсем свежая, письмо было выдано только сегодня утром.

– Его величество…

– На основании предложения Лувуа его величество придерживается мнения, что этот заговор стратегически важен, Полиньяк. Ведь вы уже заметили, что Франция находится в состоянии войны, правда?

– Почему стратегически важен?

– Потому что ваш пленник признался, – и он указал на Вермандуа, – что продал этого туркам. По крайней мере, я так понял по присланной вами недавно из Дюнкерка депеше. Или это не так?

– Почему вы читали мое письмо… Вы неправильно поняли. Позвольте мне делать свою работу. А сами занимайтесь булочниками и хлебокрадами, Ла-Рейни.

Мужчина улыбнулся. Выражение его лица было почти приветливым.

– Мне безразличны ваши нападки, Полиньяк. Они не важны, равно как и вы. По прибытии в Париж пленники переходят ко мне, поступают в распоряжение военного министерства, так пожелал его величество. Сами прочтите.

И Ла-Рейни подал Полиньяку лист бумаги с печатью, который тот вырвал у него из рук. Мушкетер пробежал его глазами, и Овидайя обратил внимание, что он с трудом сдерживается. Он опустил руку на эфес шпаги, и этот жест не укрылся от внимания Ла-Рейни, равно как и от стоявших на площади солдат. Марсильо высунул голову в окно рядом с Овидайей, и теперь они наблюдали за происходящим вдвоем.

– Может быть, они сделают нам одолжение и перебьют друг друга? – спросил генерал. – Что здесь вообще происходит?

– Это Габриэль Николя де Ла-Рейни, – негромко произнес Жюстель, – начальник парижской полиции. Ставленник Лувуа, грубый и бесцеремонный.

– Вы хотите сказать, что наше положение только что ухудшилось? А я-то считал, что это уже невозможно.

Жюстель слабо кивнул.

Полиньяк все еще стоял напротив Ла-Рейни, держа руку на эфесе шпаги. Выпустив письмо, он обернулся:

– Кучер! Открывай карету! Гастон! Передайте пленников этому… человеку.

Несколько мушкетеров вытащили Овидайю и остальных из кареты и подтолкнули к людям Ла-Рейни, которые приняли их. Полиньяк махнул рукой своей свите. Мушкетерский берлин развернулся и поехал прочь. Полиньяк еще раз обернулся и прорычал:

– Вы еще пожалеете об этом, Ла-Рейни.

– Конечно, конечно. А теперь ковыляйте в свою «Прокопио», а работать предоставьте мне.

Овидайя и его товарищи оказались в другой карете. Ящики с их пожитками и оборудованием перегрузили тоже. Их новая карета была далеко не так комфортабельна и явно предназначена для перевозки заключенных. Когда они проходили мимо спешившегося Вермандуа, Марсильо поглядел на Бурбона и плюнул ему в лицо.

– Предатель!

Вермандуа с улыбкой вытер слюну с лица кружевным платком.

– Паоло, я сделал то, что должен был сделать, чтобы снова обрести расположение отца. Благодари за это своего английского предводителя. Я все время говорил ему о том, что однажды отомщу за то, что он меня шантажировал. Разве не так, месье Челон?

Не успел Овидайя ответить ему, как между ними встал Ла-Рейни. В руках у него была дубинка, которую он обрушил на плечо Марсильо. Итальянец вскрикнул от боли и рухнул на колени. Вермандуа удивленно поглядел на него и слегка поклонился:

– Благодарю вас за то, что защищаете мою честь, месье. Но поверьте мне, я вполне способен сам…

– Заткнитесь, или будете следующим, – рявкнул Ла-Рейни.

– Что… Как вы смеете? Разве вы не знаете, кто я такой?

Ла-Рейни презрительно покосился на графа:

– Шалун какой-то суки, удостоенной чести проглотить достаточное количество королевского семени.